На этом говоривший бросил трубку, и Натаниэль произнес «пока» уже в тишину.
Я опустил глаза и, понимая, что нам больше не о чем говорить, бросил равнодушное:
– Иди.
– Спасибо… Чай очень вкусный. – Натаниэль отодвинул нетронутую чашку.
Я молча смотрел, как он застегивает куртку и поворачивает ключ в замке, избавляя меня от необходимости подходить к нему слишком близко. Натаниэль сказал «пока» уже с лестничной клетки и зачем-то помахал мне рукой.
– Пока, – эхом ответил я, с некоторой грустью наблюдая, как он спускается вниз по ступенькам, а потом, повинуясь внезапному порыву, сказал негромко, в точности копируя его интонацию: – Знаешь, тебе тоже совсем не подходит прозвище Голубь.
Я смотрел на свое отражения в окне полупустой электрички, почему-то думая о том, что бы сказал Натаниэль, если бы я попросил его рассказать, как выглядит Вселенная.
Когда-то он написал мне довольно наивное письмо, смысл которого сводился к тому, что он хотел бы научиться читать мир. Кажется, Натаниэль не совсем понимал, как поточнее объяснить мне свою мысль, но было очевидно, что он верил в то, что весь мир написан на языке, который однажды можно увидеть или почувствовать. Я рассказал ему о сверкающих буквах, язвительно уточнив, что их не так уж легко понять, хотя бы потому, что мир – это далеко не книга, а мы не читатели. Мы и есть сам текст.
Мое отражение в стекле казалось несколько размытым из-за мигающих лампочек, которые своим желтым светом рассеивали утреннюю полутьму.
Я почти с интересом рассматривал людей вокруг.
Все они были историями. Но сколько из них стоило бы рассказать? А какие – вспомнить через десять лет или даже просто завтра? О ком бы из них я захотел написать хотя бы одно слово, будь я писателем, как Натаниэль?
А если бы мы не познакомились с ним, узнали бы мы себя, окажись вот так в одном вагоне поезда? Или лишь равнодушно отвернулись бы, смерив друг друга оценивающим взглядом, так никогда и не сказав ни одного слова?
Нет, я совершенно точно увидел бы в Натаниэле что-то особенное, но он, окажись мы случайно рядом, даже не обратил бы на меня внимания, точно так же, как я всю свою жизнь поступал с людьми: посмотрел бы сквозь равнодушным взглядом и навсегда забыл.
Действительно, с чего я взял, что меня было бы здорово встретить? Возможно, некоторых людей лучше и не знать.
Никогда.
Но тем не менее мы все-таки встретились. Забавно.
И этих встреч было уже более чем достаточно.
Я не хотел видеть Натаниэля, потому что у меня было слишком много вопросов, которые я мог задать только ему или звездам.
Но звезды молчали, а я не представлял, что нужно сказать или сделать, окажись я еще раз рядом с Натаниэлем, например, на литературе в присутствии двух наших классов.
Меня не волновало, что скажут или подумают они. Я не знал, что скажу или подумаю я. И мне снова нужно было время, чтобы понять, что я должен чувствовать.
Кажется, я даже знал правильные ответы, но они ускользали от меня, сливаясь с белоснежными февральскими пейзажами в окне электрички.
Да, я снова много дней подряд пытался сбежать от самого себя. Но теперь даже Натаниэль не мог бы спасти меня.
Она сама распахнула входную дверь, словно давно ожидала моего возвращения.
Я буквально столкнулся с Лерой, а потом замер, не понимая причины ее внезапного и почти истерического крика:
– Где ты был?
– Был… – эхом повторил я, отряхивая снег с капюшона.
– Был он. – На удивление, Леру устроил мой ответ. – Он был, понимаешь! Господи, как только Виктор не замечает очевидного!
Она картинно взялась за голову, разбрасываясь слишком громкими словами, которые меня не столько пугали, сколько вводили в недоумение.
– И сколько ты уже так шляешься? Полгода, год? По тебе же видно… – Она не уточнила, что именно по мне видно, словно это было настолько понятно, что не стоило того, чтобы уделять такому факту отдельную фразу. – А теперь решил еще и школу бросить? Что, совсем определился со своим будущим? Из дома пока не собираешься убегать?
Последний вопрос она произнесла так, как будто узнавала точную дату, чтобы не забыть попрощаться, провожая меня куда подальше, вместе с моим неоконченным средним образованием и совершенно неопределенным будущим.
– А, ну куда тебя бежать, – противореча самой себе, быстро проговорила Лера. – Скажи, тебе хоть стыдно. Ладно, обо мне даже речи не идет, но хотя бы перед отцом! Губишь себя – убивай на здоровье! Но не на его глазах же. Я не допущу этого, даже не думай. Ты… – Она посмотрела на меня подозрительно. – Да тебе от нас, небось, нужны только деньги. Конечно, еще бы, как же иначе. Точная копия своего папочки. Что ж, естественный отбор все-таки делает свое дело.