– Милый, кажется, там говорилось про звездное небо.
Это моя жена. Материнство подействовало на нее благотворно. Она уже не та тоненькая девочка, невесомая и прозрачная. Формы ее округлились, стали пышными, она превратилась в настоящую… настоящую…
– Сфера! Привет, дорогая!
– Трапеция, здравствуй! Хорошо выглядишь!
Да, представьте себе. Сфера. Теперь ей принадлежат все точки пространства, равноудаленные от условного центра…
Кстати, наша угловатая тоже вышла замуж. Теперь она – основание Призмы. Других отговаривала, а сама-то! Но у нее-то хоть муж Объемный, не испытывающий комплекса неполноценности. Что бы придумать мне?
Как меняется мир! Друзья, которые совсем недавно строго придерживались своих параметров, словно стыдятся былой двухмерности. Треугольник занялся бизнесом – Пирамиду создает. Квадрат тоже строит что-то фундаментальное. В кубе фундаментальное. Даже моя собственная жена приобрела поверхность! Того и гляди, ребенок вырастет и шаром заделается! Нет, я не могу лежать параллельно плоскости! Но что ж теперь, становиться гранью дрожащей?
В отчаянии поднимаю взгляд на Аппликату, лучом уходящую в космос. А ведь сколько на небе звездных фигур! Что там моя жена говорила?
С интересом рассматриваю темный, в серебряных точках купол и радостно обнаруживаю… Ромб. Дельфин? Да. А вот еще один! Дева? Конечно. И еще! Да это Волопас с белым Арктуром на одной из вершин.
Звездная карта! Как я раньше не сообразил! Ведь можно оставаться собой, но при этом быть неизмеримо более значимым!
В волнении набираю телефонный номер. Гудок… Снова гудок…
– Алло! Кафедра астрономии? Пригласите, пожалуйста, картографа… Здравствуйте! С вами говорит Ромб…
Влад Копернин
The pusher in the rie (Толкач во ржи)
Я чувствовал… Нет, к чему обманываться? Я знал, знал наверняка, как мало что знаю на свете. Я знал, что Рыбака больше нет с нами. За окном моросило, внизу, на улицах, клубился смог. Я тяжело затянулся и бросил с балюстрады сигарный окурок. Проследил, как пикировала красная точка, как врезалась в грязно-туманную пелену, как растворилась в ней.
Закрыл высокое витражное окно, натянул перчатки. Чертовски неприятно, но приходится выходить в эту сизую мреть – иначе, кто знает, может быть, следом за Рыбаком не станет и меня.
В лифте встретил Софью. Она смотрела на меня жадным взглядом – ждала только моего слова, жеста, взгляда в ответ. Нет, к чему? Когда-то мы с ней… Впрочем, потом она… А еще до этого я… А еще до этого опять же она… С улыбкой напомнил ей переиначенные мною строки одного знакомого гусарского корнета:
– Когда ты уходила прочь, в тебя ботинком засандалил. Была без радостей любовь – разлука будет без печали.
Фыркнула. Демонстративно отвернулась, стала рыться в сумочке. Думал, достанет сейчас пистолет и вжарит прямо здесь, чего уж там. Нет, достала пудреницу и начала наводить марафет. Но нет-нет да и бросала на меня возмущенный взгляд бездонно-синих глаз. Пройдено, Софочка. Пройдено и забыто.
Ажурная решетка лифтовой двери с приятным звоном открылась.
В лифтовую кабинку хлынула музыка, хлынул режущий глаза свет, хлынуло разнузданное веселье и дикая человечья тоска. В холле гуляли. Нелепый карнавал затянул даже респектабельных жильцов – толстый стальной магнат отплясывал джигу на столе, золотая цепочка на жилете бросала отблески в разные стороны; стройная и обычно тихая вдова железнодорожного короля собирала в канат сиртаки каких-то мальчишек: то ли лицеистов, то ли студентов-первогодков.
Я вышел на улицу, поднял ворот пальто, поглубже нахлобучил шляпу. Осталось только двое из тех, к кому я мог пойти: Каменщик и Рифмач. Лучше бы, конечно, к Рифмачу – недаром из всего культурного багажа тысячелетий я давеча вспоминал строки именно его потомка.
Но где же его найдешь? Бродит, как всегда, в своей фейной стране, и когда тебе надо – можно растрясти внутренности во всех поездах мира и не найти его. Вот если тебе не надо, тогда конечно. Тогда в любом трамвае, в любой подземке он вынырнет из толпы, декламируя, в руках фляга с вином.
До городской тюрьмы всего несколько кварталов – но пальто собрало в себя, кажется, почти всю влагу этого нового Рима, нового Вавилона. Почти – потому что остальное собрала шляпа.
Снимаю, бросаю прямо на пол, к каминному пламени.