Дожидаюсь конца представления, встречаю его в кулисах:
– А где же обезьяны?
– Одна только что пришла ко мне, и спросила: «А где же обезьяны», – спокойно отвечает он. Ни улыбки, ни вопроса. Только спокойное знание. Устало садится на парусиновый стул:
– Ну здравствуй, Андрей.
Вздрагиваю, услышав звук своего имени. Ко мне сто лет никто не обращался вот так, по имени. Твердокаменный Петр предпочитал какие-то недомолвки и полунамеки. Фома по-дружески уменьшал, бравируя английскими корнями.
– Учитель, – задыхаюсь, не нахожу слов. – Учитель, но как, вы – живы?
– Конечно. Что смущает тебя?
– Но ведь мы, мы сами тогда, – снова задыхаюсь, не нахожу слов, чтобы описать ужас содеянного нами, падаю на колени.
Он ласково гладит меня по голове:
– Расчленили и съели меня, слили и выпили кровь, а кости сожгли в очистительном пламени?
– Так, – выдыхаю. – Простите нас, простите.
– Это было больно. Да, очень больно. Но уж если три могучих короля с востока не смогли убить меня, хотя они закопали меня в землю, расчленили, стерли в порошок и сварили, – что говорить о вас?
– Учитель, вы простите нас?
– Я давно простил.
– Но почему нас осталось так мало? Только, – заминаюсь, – двое. Да, двое. Каменщик и Рифмач. А как же я?
– А ты, Рыбак, перестал быть ловцом человеков. Хотя толкачом, к чести твоей, тоже не стал. Вас осталось мало не потому, что я затаил зло – я не то чтобы не умею, просто не хочу этого делать. Вы сами себе лучшие демоны.
– Учитель. – Плачу. Не стесняюсь своих слез, кто-то заходит в палатку, выходит, мне все равно, я вспоминаю, я понимаю все недомолвки Петра, и намеки Фомы, и взгляды Софии, и поведение Любови.
– Не плачь. Хочешь, я снова сделаю тебя ловцом человеков?
Встаю. Смотрю ему в глаза – пронзительные, добрые:
– Я не знаю, Учитель. Слишком мало нас осталось – теперь только трое. А на той стороне – намного больше.
– Один умный человек сказал: «Врагов не надо считать, их надо бить». Ну так как, ты с нами – или ты против нас?
Не отвечаю. Поворачиваюсь, выхожу из палатки – понимая, кто же был обезьянами на его представлении, кто скалился снизу, тыкая пальцами, хохоча и втайне жаждая, чтобы он свалился с каната и пролил в опилки и досаду, и кровь.
И сам почувствовал себя бывшим среди них.
Я увидел то, что так долго не видел, что мечтал увидеть долгими бессонными ночами, полную и ясную картину моего мира. Такой, как видел ее когда-то. Увидел, и осознал, и понял, и принял. Все предстало передо мной, и улеглось – навсегда.
И поле над пропастью, и дети, играющие во ржи, и те, кто подстерегает их, и те, кто охраняет, – все залито ясным солнечным светом, и каждый выбирает свою дорогу в этом поле и идет по ней, идет – пока не дойдет до своего финала.
Я – дошел.
Солнце заливало золотым светом город, и пригородные сады, и рекламные щиты, траву у моих ног, и пролетающие по трассе машины казались слитками расплавленного золота, летящие навстречу счастью, любви, надежде, вере, мудрости и богатству.
А в траве – в золотой траве у моих ног пробивалась чуть заметная желтая дорожка.
Татьяна Романова
Санкторий
«…А после армии я устроюсь в службу порядка, чтобы присекать преступные планы на нижних уровнях. Там работает мой брат, и он доволен потому, что за пять лет ему выдали жилой модуль в семидесятом ярусе, это ведь очень неплохо. А еще потому, что он приносит пользу Родине. Я тоже люблю свою Родину и буду честно служить ей!!»
Пальцы заплясали по клавиатуре, оставляя красные пометки на полях файла с сочинением. «Присекать», вот ведь паразит. Но Родину дважды упомянул, да еще и с большой буквы – это славно. Комиссии понравится.
Далит откинулась в кресле, разминая онемевшие запястья. Вот всем хорош семьдесят третий ярус, только отопительные контуры ни к черту. В школу приходишь, как на праздник, – погреться… Ладно. Дальше.
«…Жизнь – не дар, а долг, который нужно отдать. Мой отец погиб на Шамморе совсем молодым. И я почему-то уверена: и для меня он не пожелал бы другой судьбы. Умереть в девятнадцать лет – страшно. Но страх нужно убивать. В этом году я решила вступить в Соколиный отряд, чтобы лучше подготовиться к службе в армии. Надеюсь, меня примут…»
Далит беспомощно заморгала. Ровные строчки поплыли перед глазами. Как-то враз навалилось то, забытое – надсадный рев труб военного оркестра, сладковатый запах ландышей и шамморской пыли, прибитой дождем…
– Яэль!
– Мам? – Настороженная скуластая мордашка высунулась из-за полога. – Что, ошибок много?
Да. Одна сплошная ошибка.
– Ты тут написала, что собираешься в Соколиный отряд. – Во рту пересохло. – Понимаешь, сочинения читает Комиссия. Они же не поймут, что это все для красного словца. Внесут тебя в списки – и что потом?