— Надо было уйти, — бурчал Ярт, слонявшийся рядом с выражением лица, которое досталось ему от их матери и которое Эйда с детства ненавидела. — Вишь, как он резво очухивается, ничего бы с ним не сталось…
— Если бы мы бросили его там, и он начал бы оживать, тамошнее колдовство могло снова его учуять, — отрывисто сказала она. — И если уж на то пошло, Ярт, ты говорил, что это безопасно. Что твой друг примет с распростёртыми объятиями двух еретиков. — Последние слова она произнесла, жёстко усмехнувшись, и Ярт в замешательстве потупился.
— Так и есть… просто… это, должно быть, от того, что на нас его метка! — Он обвиняюще ткнул пальцем в сторону лежащего без сознания Клирика. — Эти ублюдки только и думают, как бы прижать мэтра Кмарра — он-то ведь знает, как их одолеть! Недаром укрылся за пустошами. Ну и понятно, он поставил ловушки на обличников — потому-то им к нему хода и нет!
— Если он знает, как их одолеть, то почему же сидит за пустошами? — задала Эйда вопрос, который пришёл ей в голову только теперь и который следовало задать, лишь только Ярт подал эту безумную идею. Тут Ярт начал втолковывать ей что-то относительно свойственной всем чародеям нелюдимости, но Эйда больше не слушала. Киан глубоко и ровно дышал во сне. Она отёрла его лицо обрывком собственной юбки, смоченным водой из ручья, смыла грязь, сажу и кровь, и, ей казалось, эту липкую насмешливую холодность тоже смыла. Ей так хотелось верить, что это можно просто смыть.
— Признаюсь, я сглупил, решив идти через пустоши, — признался наконец Ярт, не замечая, что она его почти не слушает. — К Кмарру это самый прямой путь, вот он и понаставил там ловушек — мышь не проскочит. Но если обогнуть холмы и зайти севернее, с болот, то…
— Шёл бы ты, Ярт, поискал мою кобылу, — перебила его Эйда. — Да и свою заодно — вдруг отыщешь. Небось всё бегают по пустоши, бедняги. А не отыщешь, так хоть поесть раздобудь. И принеси ещё воды.
Ярт обиженно насупился и ушёл, бормоча под нос, что она никогда его как следует не понимала. Эйда убрала влажные от пота пряди со лба Киана. Когда он числился бастианским стражником, то, согласно уставу, брил голову, так что она могла лишь мечтать о том, чтобы запустить пальцы в его волосы. Теперь, подумала Эйда Овейна, я могу это сделать.
— Почему ты всё ещё здесь?
Она вздрогнула и выронила его прядь, обнаружив, что он открыл глаза и смотрит на неё.
— Почему ты не ушла?
— Киан…
— Слушай! — Она чуть не вскрикнула, когда он схватил её запястье — ну да, конечно, он всегда был резок и груб, но не с ней, с ней он таким никогда не был… — Слушай, у вас времени почти не осталось. Сейчас уже ночь? — спросил он так, будто не видел.
— Да. Да, ночь. Киан, я…
— Я его не чувствую. Но оно уже близко, совсем близко, Эйда. Оно уже теперь может тебя учуять, хоть и не может пока ломать твою волю. Бери брата и беги, немедленно беги от…
— Я не могу, — беспомощно сказала она.
Он осёкся, и какое-то время она смотрела на его лицо. Оно как будто загрубело, очерствело, губы сжаты плотно и сурово, брови нахмурены — мой Киан, думает Эйда, это мой Киан, мой доблестный стражник Тамаль, который, подумать только, выиграл меня в карты у моего жениха, лейтенанта Тигилла, семь лет назад и…
— Они ведь сожгут вас, дурочка, — сказал Киан. — И тебя, и Ярта… сожгут. А перед тем будут пытать… так, что вы станете мечтать о костре. Я же знаю, как это бывает, я…
Он умолк, закрыл глаза. Его горло вздрагивало, будто он пытался сглотнуть и не мог. Эйда опустила взгляд и провела кончиками пальцев по неровной пока ещё, бугристой мешанине сине-багровых линий, вздымавшейся на левой стороне его груди.
— Зачем? — спросила она — и подумала: как странно, что за все семь лет у неё не было возможности задать ему этот простой вопрос. — Зачем ты сделал это с собой?
Он молчал так долго, что она перестала ждать ответ. А потом сказал:
— Я хотел, чтобы ты мной гордилась.
Сперва Эйде казалось, что она рассмеётся. Ей очень хотелось рассмеяться. Но она знала, что если начнёт, то не сможет остановиться, а ей не хотелось, чтобы он видел её в истерике. Он прощал ей вспышки ярости и, пожалуй, даже именно за них её любил — за то, что она не стеснялась их, не стеснялась его и себя. Ей не хотелось выглядеть перед ним обычной женщиной, слабой, глупой, испуганной женщиной. Не надо истерик, сказала себе Эйда Овейна и ответила очень тихо: