— Чего???
Впервые за все экзамены по литературе персонаж, в шкуре которого оказался Санчес, вдруг дал о себе знать. Случилось то, что никогда не случалось и случиться в принципе не могло… «Черновик!» — похолодел Санчес, его замутило, перед глазами поплыло. Но тут его правая рука с топором начала угрожающе двигаться к подбородку. Сконцентрировав волю, Санчес захватил власть над левой рукой и ухватился ею за правую, не давая той двигаться дальше.
— У нас же одно тело на двоих! — изо всех сил завопил он про себя. — Ты что, хочешь сам себе врезать?
— Чего? — недоуменно переспросил Сонк, но движение руки затормозил. — Это мое тело!
— Твое, твое! Я не спорю, но погоди, — заторопился Санчес, — сейчас я тебе все объясню!
Это было трудно, потому что Санчес никогда не блистал красноречием и вообще всегда говорил мало и только по делу. На фоне своих разговорчивых коллег он мог считаться молчуном. Объяснение получилось путаным и невнятным. Пришлось повторить несколько раз, пока до Сонка что-то дошло. Понятное дело, тот не хотел верить, что является лишь литературным персонажем, живущим в особом, литературном же мире. Пришлось срочно вспоминать и воспроизводить обрывки вдохновенной речи Амадея Гофмановича (на вступительной лекции) о значении литературы в жизни человечества, а также перечислять те страшно полезные функции, которые она (литература) выполняет в этой самой жизни. Из всей его сумбурной речи на Сонка подействовали два аргумента. Во-первых, обещание Санчеса немедленно убраться сразу после завершения экзамена — совместно с замаскированной угрозой, что иначе он здесь навсегда останется, а во-вторых, грустный рассказ об издевательствах над студентами со стороны преподавателей.
— И вот вливают тебе в глотку состав, и ты оказываешься неизвестно где и неизвестно кем, — тоскливо повествовал Санчес.
— Скунсы вонючие! — констатировал Сонк, опуская наконец-то руку с топором. — Так над людьми издеваться! Прохфессора называются!
— Ну а я о чем толкую? — поддержал его Санчес. — А выхода нет… По-другому экзамен не сдашь! И тогда из академии того… тю-тю…
— Ага, — сделал вывод Сонк. — Раз так, то что же. В общем, я тебе помогу. Что, ты сказал, мы должны сделать?
Свой путь земной пройдя до половины
«Ура!» — завопил про себя Виктор, чуть не прыгая от радости и оглядываясь по сторонам. Но тут же попытался взять себя в руки: «Спокойствие, только спокойствие… Эскалаторы московского метро похожи друг на друга как близнецы… Все выше и выше… О Ланделема! Всё верно: вестибюль станции ВДНХ! Я — Антон в „Ночном Дозоре“ Лукьяненко!!! Ура-аааа!»
Необыкновенная легкость наполнила все тело, Виктору хотелось взлететь в воздух и парить там в ночной тьме над головами прохожих. А еще что-нибудь закричать, глупое и смешное, чтобы народ задрал вверх головы и дивился, открыв рот и показывая пальцами. И он улыбнулся, оглядываясь по сторонам — в таком знакомом и незнакомом мире пятилетней давности. «Ага! Здесь еще не построили эстакаду…» — машинально отметил он, делая шаг вниз — в подземный переход под проспектом Мира.
Синяя куртка парнишки, идущего на зов вампира (именно за ним нужно было следовать Антону по ходу романа), была отчетливо видна впереди. Впрочем, Виктор точно знал, куда тот идет, и не было необходимости постоянно за ним следить. И он продолжал с любопытством крутить головой.
«Арка во двор, почта, а за ней подворотня — темная и узкая, куда вампиры заманили парня… Начинается! Вот они! Начнем, что ли…»
Отряхнув руки, Виктор огляделся: «Все нормально. Вампир сгорел, вампирша и мальчик удрали, но так и положено по сюжету. Потом еще встретимся… Сейчас прибудут наши из Ночного Дозора, а пока можно и отдохнуть. Когда ещё выпадет такой случай!»
Действительно, ситуация была редкостной. Рекордная по скорости самоидентификация дала основательный выигрыш по времени и энергии. Между любыми абзацами книги Виктор мог теперь вырваться на волю и погулять по литературной Москве пятилетней давности… И он не спеша, прогулочным шагом двинулся вперед вдоль родного дома, где, по воле писателя, начались события романа.
«А вот интересно, бывал ли Лукьяненко внутри, хоть в какой-то из квартир?» — мелькнула неожиданная мысль. Высокая степень реализма романа структурировала даже неописанную автором действительность. Возможности персонажа, в шкуре которого оказался Виктор, были богатыми и принадлежали сейчас ему — вдобавок к его собственным. В такой ситуации трудно удержаться!
И он вошел в Сумрак, вынырнув на месте своей квартиры. Вместо стен и привычной обстановки царил аморфный туман. «Значит, не бывал… — констатировал Виктор. — Ну, это нам раз плюнуть… степень реалистичности — корень квадратный из семи, умноженный на постоянную Трисмегиста… абстракция отождествления… Готово!»
Он был у себя дома… И даже электрический чайник работал! Пока тот закипал, Виктор обошел родную квартиру, знакомую до мелочей. Для чего-то взял в руки телефонную трубку, в которой сразу раздались выжидающие гудки, но звонить кому-то из тогдашних друзей отсюда было столь несусветной глупостью, что, посмеявшись над собой, он осторожно положил трубку на место. Прошел на кухню, достал из буфета любимую чашку, насыпал в нее ложку растворимого кофе, кинул сахар и налил кипяток.
С чашкой в руках он прошёл в свою комнату, окна которой выходили во двор. Зеленая листва деревьев, впрочем, казавшаяся сейчас почти черной, создавала непроницаемый для взора ковер, закрывавший всю землю. Светились лишь окна в домах, да лампы под козырьками подъездов. Было на удивление тихо, не слышен даже лай собак, выясняющих между собой отношения, никто не орал, не гудела сигнализация машин.
Над корпусом, расположившимся вдоль проспекта Мира, привычно застыла на взлете ракета, венчающая памятник космонавтике возле станции метро, да была видна светящаяся верхушка Останкинской башни, где его герою Антону еще предстояло побегать…
Он отвернулся от окна. Взор скользнул по стене. Над креслами развешены любимые амулеты: опахало из павлиньих перьев, обеспечивающее в доме свежесть и прохладу в любую жару, две красно-синие маски монгольских демонов, отгоняющие болезни и страхи, напечатанная на ткани мандала, еще в детстве привезенная Виктором с Тибета. На ней он любил медитировать. «Может, и сейчас?» Но время уже поджимало.
Еще секунда ушла на колебания: «Стоит ли тратить силу на фиксацию трансформации?» Но потом Виктор решил: «Стоит! При случае заскочу отдохнуть!»
И, вздохнув, он снова нырнул в Сумрак, отправившись совершать положенные его герою подвиги и ошибки. Где-то там его еще ждала любовь Великой белой ведьмы…
И если после всех героических битв и свершений вам сначала один тип сует в руки полено и плюет прямо в глаза, а потом другой замахивается гаечным ключом, что бы вы стали делать?
«О, Ланделема и все Куролеты! И ведь ничего этого не было ни в одном из „Дозоров“ — ни в „Ночном“, ни в „Дневном“, а „Сумеречный“ еще не написан! Что случилось? Куда я попал?»
Собака бывает кусачей
«А что, я очень даже симпатичная! Жалко, нет зеркала!» — именно эта мысль первой пришла в голову Виолы, когда она увидела перед своим черным носом сначала дорогу, выложенную желтыми кирпичами, затем лапы, на которых она стояла на дороге, а потом и все туловище — в местах, доступных обозрению.
«Я теперь гладкошерстная и расцветка другая. Но тоже ничего… Хвост намного длиннее и им удобней вертеть… Ой! Я, кажется, стала мужчиной, в смысле — кобельком… Как же так, нам ведь говорили, до четвертого курса смена пола запрещена? Интересно, в чем разница, когда ты — мужчина? Например, если задрать ножку, то…»
Следующий взгляд она бросила вокруг, изучая своих спутников: «Элли очень милая. И Страшила обаятельный и кажется умным! А Железный Дровосек — добрый! А Лев очень большой, но всё-таки храбрый! Почти совсем не испугался, когда я на него залаял! И что они стоят? Надо двигаться!»
— Вперед! К Гудвину — Великому и Ужасному! — радостно затявкала/затявкал она/он. — Он вернёт нас домой в Канзас! Гав-гав!..