— Каких?
— Мы можем дождаться смерти вашей матушки. И потом уже бороться с настоящим призраком. Это жестоко, я понимаю. Поэтому я решил остановиться на втором, более сложном методе.
Натан, почувствовавший себя матереубийцей, едва не кинулся благодарить датчанина. С трудом сдержав порыв, он ограничился вопросом:
— С чего вы начнете, герр Эрстед?
— Как я уже говорил, с сеанса, который восстановит нервический баланс леди Анны.
— Что вам понадобится?
— В первую очередь средних размеров чан. Остальное я укажу позже.
4Энергия датчанина потрясала. Складывалось впечатление, что дом, ранее замерший в болезненном ожидании, подключили к гигантской гальванической батарее. Слуги, кухарки, дворецкий — все забегали, и не просто так, а со смыслом. Натан и глазом моргнуть не успел, как в комнате дочери возник чан из бронзы, надраенный до блеска, с ручками в виде фамильных вензелей. В нем, похоже, купали младенцев-Фицройчиков, начиная со времен Орлеанской Девы, о чьей казни усердно хлопотал один из предков хозяина дома.
В чан налили воды, и Эрстед стал колдовать над ней, размахивая магнитами. Когда он закончил, дворецкий принес пять железных прутьев, изготовленных слесарем. Под руководством датчанина прутья были вставлены в отверстия вензелей. Глядя на приготовления, банкир хотел возразить, что его дочь не поместится в чан, и вообще это неприлично — купаться в присутствии чужого мужчины…
К счастью, быстро выяснилось, что Анна в чан не полезет.
Кучер, отправленный в город со списком адресов, быстро вернулся, везя в карете струнный квартет: две скрипки, альт и виолончель. Все музыканты были слепыми: Эрстед щадил чувства Ротшильда, стараясь избежать лишних разговоров. Квартет разместили в смежной комнате, сперва убедившись, что звучание инструментов хорошо слышно тем, кто находится возле чана. Князь Волмонтович взял на себя обязанности дирижера — обладатель чутких ушей, он гарантировал, что не пропустит команды начинать, даже если встанет у конюшни, а не рядом с квартетом.
Сам сеанс банкир пропустил. Он честно хотел присутствовать, настаивал на этом, но когда Анна, жалко улыбаясь, села на стул возле чана и взялась за прутья — сердце Натана не выдержало. Плюнув на отцовский долг, он выбежал в коридор, вцепился в подоконник и стал глядеть на липы, растущие у крыльца, так, словно от этого зависела его жизнь. За спиной тихо играла музыка. Гибкая, трепетная мелодия скрипки, похожая на пение птицы, контрастировала с аккордами стаккато остальных инструментов; после двойной репризы тема сменилась другой — простой, но не менее выразительной.
Натан не знал, что это «Жаворонок» Гайдна.
Но на душу снизошел покой.
Когда Анна вышла к нему, он не узнал дочь. Глаза молодой женщины сияли, на щеки вернулся румянец. Она сказала, что хочет есть. Что голодна, как зверь. Забыв выбранить дочь за вульгарное сравнение, Натан кликнул лакея и выяснил, что кухарки старались не зря. Компаньонка, тоже приободрившись, проводила леди Анну в столовую, а банкира остановил Эрстед, усталый, словно он целый день рубил деревья.
— У вас есть портрет матери? — спросил он.
— Да, — кивнул банкир. — Миниатюра на стене кабинета. И поясной портрет в спальне. Жена говорила, что там ему не место, да я все не собрался перевесить…
— Пошлите кого-нибудь за этим портретом. И пусть он по дороге захватит живописца. У вас есть на примете хороший портретист?
— Есть. Мориц Оппенгейм, славный мальчик. Очень талантлив. Мне рекомендовал его старший брат. Сейчас он в Лондоне и не откажет в просьбе.
— Он когда-нибудь видел вашу мать?
— Видел. Он тоже из Франкфурта и был вхож к нам.
— Отлично. Дайте посыльному его адрес.
И датчанин, забыв про усталость, кинулся обратно в комнату — остановить служанок, которые самым преступным образом намеревались слить воду из чана. В итоге вода, где, если верить словам Эрстеда, сохранилась часть магнетического флюида леди Анны, а также его собственного, была перелита в пустые бутыли из-под вина, хранившиеся в погребе. Бутыли предварительно вымыли с таким тщанием, словно купали новорожденного, а затем плотно закупорили и поставили в холодок.
Художник, молодой человек лет тридцати, приехал без промедления. Он отличался редкостным качеством — умением не удивляться. Сегодня оно понадобилось Морицу Оппенгейму в полной мере; можно сказать, Эрстед злоупотребил им.
— Вы должны сделать копию с портрета Гутлы Ротшильд в максимально короткие сроки.
— Да, сэр, — кивнул художник.
— Работать будете здесь, в отведенных вам покоях. За всем необходимым пошлют. Составьте список.