— В смысле — грызешь?
— Ну, в смысле — сначала грызу, а потом съедаю. Ты мясо тоже сначала грызешь?
— Кости… но веточки… Ты что, хочешь сказать, что ты палки глотаешь?!
— Веточки, а не палки, — теперь у чужака сделался снисходительный вид. Рамон понял почему: потому что Рамон никак не возьмет в толк то, что этот тип считает простой вещью. — Самые вкусные — ивовые. Молоденькие. Еще вот ольха… или, знаешь, свежие сосновые иголки, еще светленькие… а еще — вот это дерево. Яблоня.
Самое дикое, подумал Рамон, что не похоже на вранье. Так можно говорить только о еде. Но ведь невозможно…
— Как можно сосну грызть?! — пробормотал он потрясенно. — Она же колется! В нос! И горькая!
Чужак пожал плечами.
— Я же не спрашиваю, как можно мясо есть, — сказал он безумную вещь. — Мертвое. Вонючее. В крови. Которое раньше было живое.
У него на секундочку сделался такой неприязненный вид, что Рамон зарычал.
— Не кусайся, — сказал чужак. Миролюбиво.
— Почему? — сказал Рамон. — Ты драться не любишь?
— Не люблю. Я умею, ты не думай, меня папа учил. Просто не люблю. Мне папа говорил, драться можно только в двух случаях: когда нападают и из-за девочки. Но девочки я тут не вижу, а если ты нападешь… это будет нехорошо. Папа говорил: если нападают, надо убить. Или попытаться убить. А то тебя убьют.
Рамон задумчиво почесал бок и выкусил блоху. Чужак был серьезный парень. Но странный.
— Чего драться из-за девочки? — спросил Рамон с любопытством.
— Осенью. Девочкам сильные нравятся, — пояснил чужак.
Рамон усмехнулся. Сильные нравятся… тоже новость. С сильными бороться интересно. А просто смотреть какой девочкам интерес?
— А играть? — спросил он.
Чужак улыбнулся. У него были крупные передние зубы и совсем не было клыков.
— Хочешь играть? Давай. В пятнашки. Или — бодаться. Кто сильнее.
— Как это — бодаться?
— Это лучше — когда перекинемся, — сказал чужак.
Рамону стало интересно. Это уже была совсем новая игра, в новую игру всегда забавно поиграть. Он перекинулся кубарем, чужак — осторожно и не спеша. И стал таким зверем, что Рамон помимо воли заскакал вокруг, заливаясь лаем.
А чужак смотрел на него сверху вниз девчоночьими темными глазами в длинных ресницах, стоя на тонких длинных ногах, нагнув горбоносую голову с крохотными рожками, встряхивая коротенькой светлой гривкой. Рамон был городской щенок — он еще никогда в жизни не видел лосят…
Задремавшего Рамона разбудил запах сырого мяса.
Он еще глаза не успел открыть, как струя этого запаха выбила слюну из-под языка и сжала желудок голодным спазмом. Сколько ж я уже не ел, подумал Рамон. Вторые сутки голоден — только воду хлебал. Мясо!
Он открыл глаза, встряхнулся и сел. Мэллу, в Старшей Ипостаси, обхватив руками колени, сидел напротив и презрительно смотрел на него из-за решетки. Человек в пропотевшем ватнике, чья душа еще жила, но уже начала загнивать, ухмыляясь, стоял около клетки. Он держал в одной руке электрошокер, а в другой — большую миску, наполненную кусками сырого мяса, политого сырым яйцом.
Рамон бессознательно вильнул хвостом.
— Вот и умница, — ухмыльнулся человек еще шире, показывая желтые испорченные зубы. — На, лопай.
Он открыл маленькую дверцу у самого пола клетки, не сводя с Рамона глаз и напряженно ухмыляясь, и втолкнул миску внутрь. Миска проехалась по полу до самого носа Рамона — и он остановил ее лапой. Человек плеснул в другую миску воды из ведра, втолкнул и ее тоже, расплескивая воду, скривился в странной гримасе и ушел.
Рамон облизался — и тут же услышал ледяной голос Мэллу:
— Бобик, забыл, что тебе говорили?
От голоса растерялся и обернулся, капая на бетон с языка.
Верхняя губа кота дрогнула, не столько злобно, сколько пренебрежительно.
— Понюхай это мясо, дурак. Хорошенько понюхай, если у тебя есть какие-нибудь ноздри.
Рамон понюхал. Мясо восхитительно пахло, так пахло, что у Рамона голова закружилась — но тончайшее обоняние ищейки уловило еле заметный оттенок незнакомого химического запаха, который сознанию хотелось игнорировать изо всех сил.
Рамон заскулил, топчась на месте, и беспомощно взглянул на кота.
— Отрава, — сказал Мэллу. — Стимулятор, бобик. Чуешь?
Младшей Ипостаси было невыносимо плохо. Младшая Ипостась хотела забыть обо всем и впиться зубами в кусок мяса, она не могла думать о будущем, когда ее мучил голод. Рамону пришлось радикально с ней бороться — он перекинулся и отошел от миски.