В обществе пса прошло много сравнительно благополучного времени. Мэллу жил на чердаке дома, предназначенного на снос, охотясь на голубей, ворон и крыс, выходя прогуляться глубокой ночью. Тиб приносил ему сосиски, куски колбасы, куриные ножки — человеческую еду, которую воровал или выпрашивал. Старому псу безмерно льстило общество независимого лесного котенка, он любил Мэллу, как любил бы собственного детеныша, без малейшей примеси эгоизма. Мэллу спал на старом матрасе, который пес раздобыл для себя, ел пищу Тиба, в холодные зимние ночи Тиб грел его своим телом, пес учил его выживать в городе и рассказывал забавные истории — а котенок, слишком юный, чтобы суметь быть благодарным, иногда надолго уходил, заставляя пса сходить с ума от тревоги и тоски, посмеивался и ехидничал. Удивительно, сколько собака может простить кошке…
Вспоминая Тиба, Мэллу невольно усмехался про себя. Добрый был барбос, но уморительный. Периодически пытался этот Идиотский Святой Принцип Собачьей Чести вдолбить котенку в голову. Когда накатывало, воспитывал, как щенка, зануда.
— Старших, — говорил, — следует уважать, почитать и слушаться. Тогда они будут тебя любить.
А Мэллу вскидывал наглые золотистые глаза и спрашивал якобы наивно:
— К чему?
Старик раскрывал рот и склонял голову набок:
— Как это «к чему»?! Ты хочешь, чтобы тебя любили? Кормили и все такое?
— Ты меня и так любишь и кормишь, — говорил Мэллу. — А до других мне дела нет. А слушаться глупо. И делать что скажут — глупо. Будешь слушаться — они велят из шкуры вылезти. Вот еще.
— Старшие умнее, — говорил этот дурень. — Они лучше жизнь знают.
Мэллу сладко зевал и тянул спинку.
— Тиб, мне спать хочется… Ты мне рыбки принесешь? Пожалуйста… — И бодал пса головой в плечо. — Я же маленький, Тибушка, я глупый, меня такие умные речи утомляют… почисти мне ушко, а? Чешется — и не достать…
До такой изысканной лести ни один щенок бы не додумался: пес таял, ухмылялся и был готов искать рыбу, чистить котенку уши, охранять и весь мир перевернуть ради его удовольствия. А Мэллу думал, что Тиб растяпистый, слабый от собственной предвзятости, и уважать его не за что. Как можно уважать того, кого можешь убить в любую минуту, а он даже не сообразит, что происходит? Тем более как можно такого почитать и слушаться? Ловкому умному котенку? Смешно.
Такого можно только любить. И из любви снисходить. А из снисхождения прощать занудство и грубость, позволять все эти восторги с заискиваниями и даже изображать привязанность детеныша. Или, скажем, привязанность Члена Стаи, если пес захочет.
Именно так Мэллу и решил в дальнейшем относиться к тем собакам, которые ведут себя достойно — в его кошачьем понимании. И вот Рамон повел себя достойно.
Рамон был вежлив, насколько псы вообще на это способны. Он сообразил, что к Мэллу надо прислушиваться — а это уже немало для скудных собачьих мозгов. И к тому же он продемонстрировал, что будет защищать Мэллу — а это совсем серьезно. Мэллу не желал теперь повторять ошибку, которую допустил, расставшись с Тибальдом.
Тогда Мэллу бросил Тиба без малейших колебаний. Он был еще слишком юн и слишком самоуверен, чтобы оценить преданность какого-то пса. Освоившись с миром людей, он решил наконец освободиться от докучливой опеки и нравоучений старого бродяги, выбраться из обжитой людьми местности, вернуться в лес и найти истинную любовь, ради которой кошки его породы и живут на свете.
Он был уже почти взрослый котенок.
Вспоминая то путешествие, Мэллу поджимал под себя лапы и прятал нос в мех. Лучше бы это забыть, совсем забыть. Одинокая дорога через поселки, провонявшие бензином и нечистотами, через автомобильные трассы и железнодорожные пути, по которым с ревом проносились человеческие механизмы, созданные на погибель живым существам, через пустые мертвые перелески, превращенные в помойки, бездушные и грязные — и чудовищное разочарование в конце пути.
Мэллу вышел к берегу реки, где жил раньше, и не узнал его. На месте его леса люди построили поселок городского типа и громадный комбинат по обработке древесины. Вода в реке умерла, и в ней больше не водилась рыба, которую Мэллу когда-то любил ловить. Трупы деревьев громоздились высокими штабелями. Лесопилка выла и гудела день и ночь, а бревна грузили в составы, воняющие мазутом, и увозили куда-то дальше, где тоже жили люди, а живого леса не было. И всюду отчетливо тянуло мертвечиной. Мэллу уже знал, что такое «мертвяки», знал, что это они убивают лес и уничтожают столько живого, сколько сумеют, — знал и ненавидел их. И боялся.