На Фрола внезапно напала икота — может, с жирного, может, с макарон. Кто ведает-то? Илья безрезультатно обшарил несколько отделений в шкафу, разыскивая что-нибудь от несварения, как вдруг на глаза попались сложенные стопочкой деньги. Много денег.
Дикое подозрение обожгло крутым кипятком. Цокая когтями, чумная собака вошла в дом, раззявила смрадную пасть.
— Рехнулся?! За Обормота плату брать? Экие деньжищи! — Илья влепил икающему Фролу увесистую оплеуху. Тот упал; рыдая, елозил по полу, скреб ногтями истертый линолеум.
Зато богатый, осклабилась беда, злорадно щерясь. Фрол плакал, вздрагивая дородным телом. Илья удрученно вздыхал: жалость брала за горло, стискивала удушьем. Был мужик и сплыл, только название осталось. Не мужик — размазня бестолковая. Ну да слезами делу не поможешь.
— Будя, будя, — успокаивал он кума, поднимая на ноги. — Хуже дитяти неразумного. Эк тебя, олуха, угораздило.
Фрол повозился и вскоре затих, посапывая. Илья уложил его на диван, накрыв байковым одеялом, а сам уже хотел идти узнавать по дворам, что стряслось, как в окно робко постучали.
Илья бросил взгляд на часы — натикало четверть пятого, — подоткнул Фролу сползшее с края одеяло и пошел открывать.
— Ба! Николай. Тебе чего?
У крыльца, теребя картуз и уставясь в землю, мялся Коля Чумак, здешний плотник. Изрытое оспинами лицо выражало смущение, пышные усы уныло обвисли. Николая знали везде, спроси первого встречного — и то знает. Плотничал Чумак справно: кому баньку срубить, кому сарай поставить, кому — избу. Не всем кирпич люб, не каждому по карману.
— Виноватиться пришел, — отрывисто сказал Николай. Поднял глаза. — Ты выслушай! — заголосил, отпрянув.
— Проходи. — Илья посторонился, каменея лицом.
История оказалась незатейливой, как и все, что творится по дурости, от великого ума.
У Николая, как и обычно по субботам, гостил племяш из города, Димка. Женился еще когда, двоих детей настрогал, а навещает дядьку-то, в хозяйстве помогает — чин чинарем. Сирота он, родителей в малолетстве лишился, кроме дядьки родных и нет. Парень хороший, башковитый, да с дурной компанией связался. С ними, гавриками, и прикатил. Две машины бездельников: набиты, что огурцы семечками, и баба грудастая. Из-за нее, шалашовки, свара и приключилась.
Димка перед дружбанами баней похвалялся, настоящей, деревенской. Те и загорелись. Племянник дядьке наказал веники заготовить, истопить как следует и встречать. Он, Чумак, устроил все наилучшим образом, а эти паршивцы сразу квасить начали. Стол под навесом поставили, ящики с пойлом принесли, шашлыки жарят — смеются: природа-матушка располагает. Ну и набубенились до зарезу. Какая, в задницу, баня! Сморит — и дух вон.
А девка, охальница, раздевается при народе без стеснения, мол, кто со мной париться? Гости залетные лыка не вяжут, так она: Дима, потри мне спинку? Племянничек бараном на прелести ее вылупился, потру, блеет, и ест негодницу поедом.
Тут главный в компании распрочухался. Куда, ревет, намылилась, сучка?! Выцарапывает из-под одежки пистолет и айда шмалять в белый свет, как в копеечку. Баба визжит, что твоя порося, да не будь дура — юрк в предбанник. А Димка не успел, зацепило. Колдыри орут, бегают, пушку у вожака отнимают. Он самого шустрого и хлопнул. Эта публика залпом протрезвела, бледные, губы трясутся. За аптечкой полезли — бинты, йод, перекись. Жгуты смастрячили: кровь останавливать.
— А я — к Фролу. Бегом, — завершил рассказ плотник.
— Ты что, гнида? — Илья свирепо раздул ноздри. — Мертвого? Сбрендил?!
— Племяша… — Николай запинался и клацал зубами. — Лечить то есть. Ему плечо разворотило. А гаврик… жив еще был. Я Димку! по правилам! Стол от харчей ломился… Ели они! Сына нет… Он мне как родной! — выкрикнул с надрывом. — Рубец… через полчаса неприметный рубец…
— При чужих? — Илья толкнул Чумака пятерней в лицо. — Удавлю, мразь!
Николай сжался, поскуливая.
— Видели они? — подытожил Илья.
Чумак мелко закивал.
— У-у, чалдон! Погодить бы тебе, уехали бы… Дальше что?
— Шустрик посинел, кровью харкает, — промямлил, деревенея языком, плотник. — Того смотри преставится. Ну… старшой Фролу ворох налички сунул, из бумажника вытряхнул и по карманам распихал. Елизарыч — на дыбы, отказывается. Так ему вдвое сверху набавили, а затем в шею вытурили: не ерепенься, дятел, по понятиям разрулили.
— Отобрали? Обормота отобрали?! Но как…
— Да ведь ели они! И кота Фрол принес!
Илья сжимал и разжимал кулаки, с трудом усмиряя позыв садануть горе-лекарю в челюсть.