Соч.; Речь магистра Антона Барсова, говоренная при Московском университете сентября 6 дня 1760 г. // Сухомлинов М. И. История Российской Академии. Спб., 1878. Вып. 4.
Лит.: Кулябко Е. С. Замечательные питомцы Академического университета. Л., 1977.
А. И. Абрамов
БАРЯТИНСКИЙ Александр Петрович (7(18).01.1798-19(31).08.1844, Тобольск) — князь, декабрист, поэт и мыслитель. Воспитывался в иезуитском благородном пансионе в Петербурге, с 1817 г. — на военной службе. Вступив в Южное об-во декабристов, побуждаемый, по его словам, «идеей о конституции и о свободе крестьян», Б. сблизился с Пестелем, переводил его «Русскую правду» на фр. язык. Б. принадлежит неоконченное стихотворение «О боге», написанное на фр. языке (1824–1825), в к-ром с атеистических позиций он ведет полемику с Вольтером. Бог изображается здесь как злодей, к-рый «вдыхает испарения дымящейся повсюду крови». Отрицая благость Бога и его существование, Б. пишет: «Ты сам пил без конца кровь беспомощной жертвы… это ты зубами бешеного пса сеешь повсюду смерть…» Здесь налицо моральное осуждение бытия Бога, не согласующегося, по Б., с царящим в мире злом и страданием и с образом всеблагого Верховного существа, управляющего миром: «Или он благ, но не всемогущ, или всемогущ, но не благ». Вслед за материалистами XVIII в. Б. утверждает, что невежество, страх и заблуждения породили веру в Бога в сознании людей. Б. призывает разбить алтарь, к-рого Бог не заслужил, ибо постоянная борьба и взаимное уничтожение свидетельствуют о несостоятельности догмата о «всеблагости» и «всемогуществе» стоящего над миром божества. Известному афоризму Вольтера о том, что, если бы Бога не существовало, его нужно было бы выдумать, Б. противопоставляет тезис: «Если бы даже Бог существовал — нужно было бы его отвергнуть». Отрицая разумность и целесообразность мира, Б. проводил мысль о естественном происхождении религии и об отсутствии сверхъестественного в природе. В ссылке Б. был главным оппонентом в спорах с религиозной «конгрегацией» декабристов.
С о ч.: Избр. социально-политические и филос. произв. декабристов. Л., 1951. Т. 2; Восстание декабристов: Материалы. М.; Л.: 1953. Т. 10.
Л и т.: История философии в СССР. М., 1968.Т.2.С. 170–196; Декабристы и русская культура. Л., 1975; Азадковский М. К. Страницы истории декабризма. Иркутск, 1991.
Е. В. Горбачева
БАТУРИН Пафнутий Сергеевич (1740 — 23.10(4.11). 1803, Минск) — писатель и философ. С 1754 по 1781 г. (с перерывами) служил в армии, в отставку вышел в чине подполковника. В 60-е гг. предпринял путешествие по Европе с образовательными целями. Б. занимал видные посты в Калужском и Тульском губернском правлении, затем служил на Украине и в Воронеже. Автор драматических произв., переводов и басен, Б. вошел в историю рус. философии благодаря своему трактату «Исследование книги о заблуждениях и истине» (написан в 1788, изд. в 1790), направленному против вышедшей в 1785 г. в рус. переводе книги фр. мистика Л.-К. Сен-Мартена «О заблуждениях и истине». Традиционно Б. считается критиком масонства «с позиций материалистического сенсуализма», однако мнение это вызывает серьезные возражения. Дело в том, что Б. критикует не масонство вообще, а книгу Сен-Мартена, чьи взгляды в самой масонской среде воспринимались крайне неоднозначно. Судя по тексту, Б., скорее всего, был деистом. Общий дух его работы сильно напоминает т. наз. «берлинское просвещение», связанное с именами Ф. Николаи и М. Мендельсона. Николаи полагал, что человеческая деятельность должна быть основана на практическом жизненном опыте, равно удаленном как от невежества и суеверия, так и от отвлеченных метафизических систем, направлена на достижение общего блага. Во главу угла, т. обр., ставилась практическая польза, насущные интересы жизни. Отсюда важное значение приобретала критика предрассудков. Б. критикует Сен-Мартена именно за то, что «заблуждения» фр. автора «расстраивают общественный образ жизни и состояние», а тем самым не способствуют «пользе человеческого рода». Б. свободно ориентируется в осн. направлениях западноевропейской научной мысли 40-70-х гг. XVIII в., восхваляет ученость и прогресс наук. Он призывает читателей доискиваться «доказательств ощутительных», «опытных», стремиться к «всевозможной ясности», бороться с «метафизическими вымышлениями». Просветительский пафос и резкий тон полемики также напоминают стиль Николаи. Доктрина Сен-Мартена, к-рый под пером Б. приобретает черты заурядного шарлатана, по-видимому, осталась Б. глубоко чуждой. Между тем традиции Сен-Мартена, «Иеремии Универсума», в истории философской мысли исследованы с достаточной подробностью. В частности, отмечается его влияние на таких мыслителей и литераторов, как Ж. де Местр, Дж. Лео-парди, А. Шопенгауэр, 0. Конт, Ш. Фурье, Р. Шатобриан и Ж. Мишле. И тем не менее книга Б., несмотря на нек-рый налет поверхностного критицизма, представляет собой яркое и самобытное явление рус. философской мысли кон. XVIII в.
Соч.: Исследование книги о заблуждениях и истине // Избр. произв. русских мыслителей второй половины XVIII века. М., 1952. Т. 2.
Лит.: Болдырев А. И. Проблема человека в русской философии XVIII века. М., 1986.
А. В. Панибратцев
БАХТИН Михаил Михайлович (5(17).П. 1895, Орел -7.03.1975, Москва) — философ, литературовед, эстетик, лингвист, культуролог. Учился в Новороссийском (Одесском) ун-те, окончил историко-филологический ф-т Петроградского ун-та. Международную известность и признание ему принесли прежде всего его фундаментальные труды о Достоевском и Ф. Рабле. В 30-е гг. подвергался преследованиям, был в ссылке, в течение 30 лет не имел возможности издавать свои работы. По этой причине три книги, написанные им (или в значительной части им), и несколько статей были опубликованы под именами друзей и сотрудников. В частности, две работы: «Фрейдизм: Критический очерк» (1927) и «Марксизм и философия языка» (1929, 1930) — вышли в свет под именем В. Н. Волошинова, а кн. «Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику» (1928) — под именем П. Н. Медведева. В творческой биографии Б. условно можно выделить три периода. Первый приходился на 20-е гг. и отмечен преобладанием философской проблематики. Второй длился с кон. 20-х до сер. 30-х гг. и отличался наибольшей широтой научных интересов. В этот период Б. издал один из главных и наиболее известных своих трудов — «Проблемы творчества Достоевского» (1929); последующие издания вышли под названием «Проблемы поэтики Достоевского». Здесь раскрывается сущность совершенного великим писателем эстетического переворота — создание полифонического, диалогического романа. В одной из трех упомянутых книг, подписанных друзьями Б., философская тема проецируется на проблематику языка, рассматриваемого через призму социологии и в полемике со сторонниками структурной лингвистики. Б. разрабатывает то, что сегодня именуют социолингвистикой, уделяя основное внимание прагматике языка. В др. книге критически анализируется концепция 3. Фрейда. Содержание третьей книги составляет полемика с представителями формальной школы (Якобсон, В. Б. Шкловский и др.), к-рым Б. противопоставляет социологическое и культурологическое понимание поэтики и поэтического языка. Третий период творчества Б. начинается с сер. 30-х гг. Здесь в центре его внимания — вопросы истории и теории литературы. Б. создает лишь отчасти сохранившуюся работу о Гёте, а также второй главный свой труд — «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (1965, написана в 1940), где, помимо литературоведения, значительное место занимает культурология, в частности исследование народных праздников, карнавала, смеха в истории культуры и т. д. В последний год своей жизни Б. издает кн. «Вопросы литературы и эстетики» (1975), включив в нее исследования 30-х гг. Уже после его смерти опубликована «Эстетика словесного творчества» (1979), куда вошли работы первого и третьего периодов, а также «Литературно-критические статьи» (1986). В этих работах представлена методология литературоведения и гуманитарных наук. Концепция Б. в той или иной мере пересекается с феноменологией, экзистенциализмом, марксизмом, неокантианством, христианством и др. течениями. Феноменология и экзистенциализм вызывают у него интерес своим пристальным вниманием к человеку. Из марксизма он берет принцип историзма, но скептически смотрит на диалектику, полагая, что она вышла из диалога, чтобы вновь вернуться в него на более высоком уровне как диалог личностей. Диалогизм при этом выступает одновременно как метод, концепция мира и художественный стиль. В неокантианстве Б. привлекает деление наук на науки о природе и науки о культуре, однако он избегает их жесткого противопоставления. Христианские (православные) мотивы в исследованиях Б. проявляются в связи с темой любви к др., обращением к образу Христа как воплощению истины и абсолютных ценностей. Вместе с тем Б. довольно редко делал прямые ссылки на религию, оставаясь на позициях совр. науки и философии, но не впадая в крайности сциентизма. Наибольшее влияние на него оказал Достоевский, с к-рым его соединило глубокое духовное родство. В целом концепция Б. может быть определена как своеобразная герменевтика, принимающая форму диа-логизма или философии человека, к-рый ведет нескончаемый диалог с др. людьми и самим собой. Вне речевого текста и контекста человек для Б. не существует. Он отмечает, что главный пафос всего творчества Достоевского — борьба с овеществлением человека, всех человеческих отношений и ценностей в мире. Для Б. человек также выступает как неповторимая индивидуальность ^личность, как субъект, обладающий сознанием, мировоззрением и волей, к-рый мыслит, познает, действует и совершает поступки, неся полную ответственность за все содеянное. Однако Б. не наделяет человека самодостаточным бытием, отвергает индивидуализм и субъективизм. Вслед за Достоевским он «противостоит культуре принципиального и безысходного одиночества». «Субъективизации» он противопоставляет «персонализацию», считая, что первая ограничивается одним только «я», тогда как вторая рассматривает «я» в отношениях с др. личностями, в связях между «я» и «другой», «я» и «ты». В основе человеческого лежит межчеловеческое, интерсубъективное, т. е. социальное. Необходимость взаимосвязи человеческих существ обнаруживается в простом акте восприятия одного человека др. Будучи единством двух аспектов — внутреннего и внешнего, души и тела, — сам себе я дан только внутренне и не могу увидеть самого себя извне. Для этого мне нужно либо зеркало, либо взгляд др. человека, его «кругозор» или «избыток видения», к-рый завершает, восполняет меня до целого. Два человеческих существа составляют минимум жизни и бытия. Быть для человека — значит общаться, быть для др. и через него — для себя. Говоря о социальности, Б. имеет в виду не экономическую («вещную») или политическую социальность, но духовную — нравственную, эстетическую, философскую и религиозную, в рамках к-рой происходит приобщение к высшим ценностям и отношения людей становятся узами братства. При разработке методологии гуманитарных наук Б. выступает против позитивистского сциентизма, к-рый ради естественно-научной строгости и точности готов «умертвить» все живое, пожертвовать «человеком в человеке», превращая его из субъекта в обычный объект. Он, в частности, упрекает структурную лингвистику в том, что она ограничивается изучением грамматической структуры высказывания, абстрагируясь от говорящего человека. В то же время Б. не считает обоснованным жесткое противопоставление естественных и гуманитарных наук. И те и др. используют обе формы познания — объяснение и понимание, однако для первых главным выступает объяснение, а для вторых — понимание. Своеобразие гуманитарного знания обусловлено двойственной природой человека, являющегося одновременно субъектом и объектом, воплощающего в себе единство свободы и необходимости. Как живое социальное существо человек включен в необходимые связи, и его поведение входит в компетенцию научного анализа и объяснения, опирающихся на социологические, психологические и биологические законы, подчиняющиеся требованиям строгости и точности. Когда же дело касается смысла и свободы, носителем к-рых является человек, выступающий уже как субъект, то здесь познание направлено на индивидуальное, его предметом является «выразительное и говорящее», а его критерием будет не точность, но глубина проникновения. Методом познания здесь становятся истолкование и понимание, принимающие форму диалога личностей. Именно такой путь ведет к постижению человека и выражаемого им смысла, к-рый выступает как «элемент свободы, пронизавший необходимость». В этом плане литературоведение сближается с самой литературой, какой она предстает в творчестве Достоевского. Анализируя последнее, Б. открывает в нем совершенно новый тип романа — диалогический и полифонический. Здесь автор перестает занимать внешнее положение по отношению к персонажам (вненаходимость) и вступает с ними в равноправный диалог. «Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов» — в этом видит Б. главную особенность романов Достоевского. Позже он вносит уточнения в свою концепцию, заметно усиливая значение автора, возвращает ему нек-рые прежние преимущества и превосходство над героем, восстанавливает имевшую между ними иерархию. Он считает, что автор должен сохранить свою позицию вне-находимости и связанный с ней избыток видения и понимания, подчеркивая, однако, их диалогический характер. Он также отмечает, что автор не может стать одним из образов романа, ибо является «природой творящей», а не «природой сотворенной». Говоря об эстетических взглядах Б., нельзя не упомянуть о его отношении к формальной школе. Внешне здесь имеется определенное сходство: общий интерес к языку, совпадающая терминология (форма, конструкция, система), связь с эстетикой романтизма, однако на этом основании Б. нельзя относить к формальной школе. Формалисты стремились выделить некую «поэтичность» и «литературность» в чистом виде, как совокупность нек-рых общих и трансисторических формальных черт и приемов. Б. же считает, что вне связи с культурой и ее историей литература не существует. Он рассматривает литературное произв. как сложное единство материала, формы и смысла, где осн. организующим элементом выступает ценностно-смысловой аспект, архитектоника произв. В структурно-семиотических исследованиях, являющихся продолжением и развитием идей формальной школы, он положительно оценивает те работы, авторы к-рых стремятся понять литературу в «дифференцированном единстве всей культуры эпохи». Критикуя формальную школу, не находящую достойного места для человека, Б. не менее критически смотрит на тенденцию, к-рая берет за точку отсчета изолированного индивида (в русле формулы «стиль — это человек»), ибо для понимания стиля ему нужно по меньшей мере два человека, а в пределе — все культурное поле.