Да, и неверующие должны будут согласиться, что наша вера зиждется на прочной основе. Но они не знают, что у этой веры есть еще более твердые основы, чем внешний исторический факт, хорошо засвидетельствованный историей. Как бы ни был хорошо засвидетельствован факт Воскресения Христова, как всякий другой исторический факт, однако сила его неизбежно ослабляется временем, дальностью исторической перспективы. Как бы ни были хороши также доводы наши в пользу бессмертия, однако же с доводами мы не выходим из области рассудка; но какой рассудок может устоять против грозной силы факта, каким является смерть? Какая вера не померкнет во мраке и холоде могилы? Вера, основанная хотя бы и на хороших доводах, не будет ли тою верою, о которой один из наших верующих поэтов сказал, что даже «и вере могила темна»?.
Очевидно, не этою, а иною, высшею верою дается нам то торжество над смертью, примерами которого полна христианская жизнь в ее истинных представителях. Без колебаний и тревоги, спокойно, даже с радостью здесь встречают смерть как начало, а не конец жизни, как переход к иной, высшей, лучшей действительности, как выход из мира призраков и грез, где все проходит и разрушается, в мир истинной реальности. Что нам кажется отрицанием жизни, – смерть, здесь признается началом жизни, а что мы наивно называем жизнью, здесь называется сном и даже смертью. «Мы желаем лучше выйти из тела и водвориться у Господа» (2 Кор. V, 8); «имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше» (Фил. I, 22), «ибо для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение» (21) – вот язык, каким говорит о смерти истинная вера в бессмертие, равная уверенности, твердому убеждению или знанию! В торжестве своем над смертью вера эта поднимается даже до отрицания реальности этого ужасного факта, который своею тяжестью придавливает неверующую душу. Смерть – ничто, она не способна ничего отнять у того, кто имеет жизнь; жизнь сильнее смерти и собственно смерти нет, потому что нет конца жизни, уничтожения! Вот странный язык, непонятный, может быть, неверию, но подлинный язык истинной веры! Чем же питается такая вера? Что дает нам силу такого, мало сказать, спокойствия и мужества, – нет, силу дерзкого отрицания всеподавляющей смерти? Чем зрелище или факт грубого торжества материи над духом, смерти над жизнью превращается в пустой, ничтожный призрак? Не чем иным, как силою противоположного факта, который противопоставляет ему верующий христианин. Таким фактом, пред которым бледнеет самая смерть, является жизнь. Верующий в Сына Божия и имеющий Сына Божия имеет жизнь (1 Иоан. V, 12), он пребывает в жизни, он живет – и ничто не в силах отнять у него эту жизнь, поколебать ее, а вместе с тем поколебать или отнять веру в бессмертие, то есть жизнь. Тут более веры: тут знание, основанное на опыте, на жизни. Для живущего нет и не может быть вопроса о том, есть ли жизнь; он знает, что есть эта жизнь, истинная, некончающаяся жизнь, потому что он сам живет. И доказательство или свидетельство об этой жизни он имеет в себе самом: верующий в Сына Божия имеет свидетельство в себе самом… Свидетельство сие состоит в том, что Бог даровал нам жизнь вечную, и сия жизнь в Сыне Его (1 Иоан. V, 10–11). Вот, братия, что дает нам силу отрицания смерти, торжество над нею: жизнь, дарованная нам во Христе (Рим. VI, 23). Поистине только жизнью побеждается смерть, и у кого нет этой жизни, тот в жалком бессилии падает перед смертью, придавленный ею.
И этой жизни нет у неверующих.
Но, чтобы это не показалось парадоксом, условимся в понимании того, что такое жизнь, и что такое смерть3. Понятия христианства здесь идут вразрез со всеми обычными мирскими представлениями о том, что человек живет и в чем заключается его жизнь; здесь между библейским и обычным житейским миросозерцанием лежит глубокая бездна. Жизнь для большинства людей заключается в пользовании благами этого мира; человек ищет жизни или в себе самом, в особенностях своей природы, удовлетворяя ее требованиям (например, в науках, искусствах), или ищет в мире материальном, физическом, и переходит от одного предмета своей страсти к другому, или, наконец, старается заполнить свою жизнь самоотверженным служением на пользу человечества. Но здесь вместо жизни человек, в чем каждого из нас убеждает собственный опыт, рано или поздно находит смерть духовную, которая заключается в сознании душевной пустоты, в чувстве неудовлетворенности, в недовольстве всем, в мучительном раздвоении с самим собою и действительностью. Дело в том, что здесь человек впадает в грубую ошибку: он ищет жизнь не в ее источнике, не в Боге, а в слабых отражениях или проявлениях истинной жизни, ищет высочайшего блага в мире, то есть в твари. Он здесь поступает так же бессмысленно и нелепо, как нелепо было бы искать света и тепла не в солнце, источнике света и тепла, а в слабых отражениях солнечного света, в земных предметах. Для кого Бог служит последнею целью и главным предметом любви, знания, всех стремлений, тот живет4. Это и значит жить Богом. Человек не имеет жизни в самом себе; такую жизнь в самом себе имеет лишь Бог, «о Нем же живем, движемся и есмы» (Деян. XVII; 28). Хорошо говорит один из отцов церкви, Василий Великий, о значении для нашей жизни близости к Богу в следующих словах: «Как телу невозможно жить, не переводя дыхания, так и душе невозможно быть без Бога». Вот это удаление души человека от Бога естественно сказывается уменьшением духовных сил и жизни, что и является духовной смертью человека, то есть истинною действительной смертью. Вот почему Библия указывает смерть не там, где усматривает ее плотской человек, не во внешнем чувственно явлении разрушения и тления тела, но в самой душе, удалившейся от Бога, а вместе и от жизни; вот почему она также называет мертвыми живых людей, преданных греху, живущих в отчуждении от Бога жизнью, ничего не имеющею общего с истинной жизнью, – не дающею понять и почувствовать жизнь (Еф. II, 1, 5; Рим. VIII, 13).