Были в ней и здравые мысли. Например, «как бы плохо людям в СССР не жилось, они все-таки получали утешение от того, что были гражданами великого государства». Или «конец презираемого старого режима переживается, несмотря ни на что, как национальное унижение». Но все это рассматривалось как мелкие издержки по сравнению с главным: «антикоммунисты у власти» и «общество монетизировано, реальные цены - не административные директивы - теперь норма». Короче, победа одержана, отныне Россия в лагере демократических стран. И больше нам, Америке, заботиться не о чем.
Дальше печальная повесть о том, как я потерпел поражение в попытке просветить нового властителя дум, подробно рассказывая ему о том, что на самом деле происходит в России. О том, что победа в ней не только не одержана, но худшее впереди, несмотря на то, что коммунизм теперь для нее-отрезанный ломоть. О том, другими словами, что идеи его-анахронизм. Вот что я ему рассказывал.
Психологическая война
Странная история произошла со мною в Москве в июне 1993-го. Я встречался, как, я надеюсь, помнит читатель, с вождями и идеологами «непримиримой» оппозиции, и потом печатал их портреты-в России и в Америке (позже я собрал их в книгу «После Ельцина, Веймарская Россия», 1995). Встретиться с Л.Н. Гумилевым я не успел, он умер. Пришлось писать по его книгам. Опубликовали этот очерк в довольно камерном журнале Свободная мысль. И тотчас группа «патриотических» интеллектуалов дала мне взбучку на российском телевидении за «оскорбление национальной святыни». Чтобы не вступать в перебранку, я решил побеседовать о теориях Гумилева с крупными специалистами, его коллегами, и опубликовать нашу беседу в популярном издании. Стал искать собеседников. И представьте - не нашел.
Евреи отказались потому, что они евреи и им, объяснили мне, не подобает даже смотреть в сторону «национальной святыни» (можете вы себе представить, чтобы сэр Исайя Берлин отказался обсуждать Льва Толстого или Артур Шлезингер - Франклина Рузвельта из-за своего, скажем так, неадекватного этнического происхождения?). Но дальше выяснилось, что от разговора на эту взрывоопасную тему отказались и русские. Не дай бог, и их запишут в «оскорбители». А у них, извините, семья, дети.
Одна очень осведомленная дама так этот мой конфуз откомментировала: «А я сама ИХ боюсь. И мало кто в Москве свободен сейчас от страха перед НИМИ. Уже сегодня, не дожидаясь какого-нибудь «националистического мятежа» (как Вы знаете, несколько месяцев спустя он и впрямь произошел), узаконила себя своего рода негласная цензура, куда более строгая, чем прежняя, государственная. Настоящее табу, нарушать которое опасно для всех - от научного сотрудника до президента. Люди, причисленные к лику «патриотических святых», пусть даже патологические антисемиты, как покойный Гумилев, категорически вне критики.
Нужно быть безумцем или агиографом, чтобы тронуть их память».
Только странная эта, согласитесь, история помогла мне понять, что в тогдашней Москве перейден был какой-то психологический порог, которого в нормальном обществе люди не переступают. Подорвавшись на минном поле крушения сверхдержавы и вызванного этим хаоса, интеллигенция раскололась. Рушились старые дружбы, распадались вчерашние кланы, люди одного круга становились чужими друг другу, порою и врагами. Утрачена была общая почва для спора, не было больше общего языка, общих ценностей, общепризнанных авторитетов.
В большой политике не лучше. Спикер Верховного Совета именовал государственное телевидение «геб- бельсовской пропагандой», а пресс-секретарь президента звал Верховный Совет «инквизицией». Депутат Захаров, вовсе не намереваясь позабавить аудиторию, так описывал свои парламентские впечатления: «Коллеги говорят, что единственный критерий при голосовании у них - если предложение внесено президентом, нажимай кнопку «против». Смысл предложения не имеет значения».
Так выглядела вблизи психологическая война, раздиравшая Россию на части. Я не знаю, что она напоминает вам, мне она напомнила Веймарскую Германию.
Откровения ненавистников Запада
Мэлиа возразил: «Это шок кризиса. То же самое было у нас в 30-е во время великой депрессии. Паника. Люди обвиняли друг друга. И сколько угодно было варварства, вандализма. И-ничего, выбрались как- то из этого ужаса сами. Без посторонней помощи. Так будет и в России, если, как вы, Алекс, сами признаете, коммунизм теперь - действительно отрезанный ломоть. Настоящее зло ушло с коммунизмом. Я настаиваю, победа одержана. Если русские сумели победить коммунизм, все остальное для них семечки».