У меня нет под рукой сочинений нынешнего министра культуры В. Р. Мединского, но все шансы за то, что та же мистификация фигурирует и в них. Едва ли можно усомниться, что она же будет повторена и в готовящемся едином учебнике истории России. Трудно отделаться от впечатления, что патриотическая истерия, затеянная Николаем I полтора столетия назад, продолжалась не только в советское время, она продолжается и в наши дни. Только, увы, не оказалось в советские времена - и, боюсь, нет сегодня - откровенного enfant terrible как М. П. Погодин, который честно признал бы, до какой степени неотделима была в николаевской провокации «законная добыча» от «святого дела».
У меня нет, честно говоря, другого объяснения этой неожиданной мутации славянофильских страстей в совершенно, казалось бы, чуждой им современной среде, кроме реванша Русской идеи. В стране, по-прежнему, как в царские времена, морально обособленной от Европы, тем более противопоставившей себя Европе, она неминуемо должна была, в конце концов, опять оказаться идеей-гегемоном, пусть на этот раз с подложным коммунистическим паспортом. Пожалуй, единственной партией, которая после крушения СССР интуитивно поняла, что в сталинском СССР и сам «коммунизм» преобразовался в Русскую идею, была зюгановская КПРФ.
Нет спора, Русская идея с николаевских времен сильно изменилась, впитав в себя радикальные элементы социализма, элементы, применимые и в других странах, но, по сути, осталась тем, чем была всегда, - вызовом европейской цивилизации, попыткой насильственно изменить мировой порядок, усадив на престолы зависимых от России стран если не русских великих князей, как было задумано в дореволюционные времена, то коммунистических проконсулов, а в постсоветское время - и просто наемников.
Да, руководясь этой идеей-гегемоном, Россия способна была усваивать вершки европейской цивилизации (и за их счет даже вскарабкиваться порою, как показал опыт СССР, на сверхдержавный Олимп). Но поскольку она принципиально отрицала ее «корешки», фундаментальные ее основы, обречена была российская (советская) империя, в конечном счете, снова и снова отставать и распадаться. Впрочем, мы уже вторглись на территорию дальнейших циклов этой работы, тех, что посвящены приключениям Русской идеи в советские и в постсоветские времена.
«Пятая колонна»
Все, что осталось мне здесь, это разобраться в том, каким образом, при помощи каких аргументов удалось советским (и постсоветским) историкам взвалить вину за Крымскую войну на Европу. На поверку оказывается, что таких аргументов всего два. Первый, как мы уже говорили, заимствован у Тютчевых: Россия пыталась ОСВОБОДИТЬ угнетенных единоплеменников, а Европа ответила на нашу благородную попытку восстановить справедливость «колониальным походом против России». На этот аргумент, как мы только что видели, уже ответил Погодин. Единственное, что было в нем фальшью, это умолчание о «законной добыче», на которую рассчитывала в результате такого «восстановления справедливости» Россия. А также о том, что понадобилось бы для этого перевернуть весь существовавший миропорядок, переделить Европу.
Второй аргумент сложнее. Тут требовалось доказать, что Европа сама толкнула Николая на войну против Турции при помощи своей «пятой колонны», глубоко внедренной в руководство России. На первый взгляд это выглядит каким-то кон- спирологическим абсурдом. Но тут и вытаскивался козырный туз - независимое объективное исследование Крымской войны академиком Е. В. Тарле. Первым, насколько я знаю, выдвинул этот аргумент тот же В. В. Кожинов. И в устах профессионального конспиролога звучал он вполне правдоподобно. Меня это мало сказать заинтересовало, завело.
Как, в самом деле, мог быть замешан в эту мистификацию изысканный интеллектуал, историк Божьей милостью, человек, дороживший своей международной репутацией, осмелившийся даже в разгар дикой сталинской кампании против «безродных» публично попросить на лекции не делать ударение в его фамилии на последней букве. Не делать потому, что он не француз, а еврей. Я не могу, конечно, достоверно знать, почему Евгений Викторович согласился со вторым изданием своего двухтомника о Крымской войне именно в 1952 году, когда в стране бушевало «дело убийц в белых халатах» и сталинская паранойя достигла пика. Могу лишь предположить, что поверхностное толкование двухтомника могло очень даже понадобиться Сталину, если он и впрямь задумал «ночь длинных ножей» для своего ближайшего окружения.