Но послевоенная Германия, по крайней мере, хотела покончить со своим обособлением от Европы. Россия - в лице своих руководителей и националистической клики - НЕ ХОЧЕТ. Уверяет, что ВСЕГДА была «особым миром», почему и одержала, не в пример этой вшивой Европе, великую победу в Отечественной войне над той же Германией.
Погодите, однако. Поколение Чаадаева одержало в своей Отечественной войне еще более великую победу - над самим Наполеоном! Взяло Париж. Но «нет, тысячу раз нет, - писал Чаадаев, - не так мы в молодости любили свою родину... Нам и на мысль не приходило, чтобы Россия составляла какой-то особый мир». И мы ХОТЕЛИ стать частью, говоря его словами, «великой семьи европейской». Так откуда же это лживое «всегда были чужими» в устах сегодняшних русских националистов?
«Особенно же мы не думали, - продолжал Чаадаев, - что Европа готова снова впасть в варварство... Мы относились к Европе вежливо, даже почтительно, так как мы знали, что она выучила нас многому и, между прочим, нашей собственной истории». Ему все это представлялось само собой разумеющимся. Он с этим вырос и был в ужасе от бездны, в которую готовы были обрушить его страну «новые учителя» (националисты и впрямь были в его время внове).
В одном, впрочем, ошибся Чаадаев сильно. Он-то надеялся, что националистический морок рассеется скоро, едва продемонстрирует его губительность жизнь. «Вы повели все по иному, и пусть, - писал он, - но дайте мне любить свое отечество по образцу Петра Великого, Екатерины и Александра. Я верю, что недалеко время, когда признают, что этот патриотизм не хуже всякого другого». Далеко, увы, на самом деле было такое время, непредставимо далеко. Уже при Александре III, в 1880-е, вернейшему из последователей Чаадаева Владимиру Сергеевичу Соловьеву приходилось отчаянно протестоватьпротив «повального национализма. обуявшего нашг общество и литературу». И го. юс его звучал в тогдашней России так же одиноко, как 1ОЛОС Чаадаева за полвека до этого. Как, боюсь, звучит и мой голос еще каких-нибудь 130 лет спустя. Не рассеивается мирок. Все тот же вокруг «повальный национализм». И происходящий из него произвол влчсти все тот же.
Я даже не об этнической пене, которая бьет в глаза, потому что на поверхности, я об официальном, имперском национализме в духе С. Ю. Глазьева, А. Г. Дугина или Н. А. Нарочниц- кой. Па бесплодность его обратил внимание еще Соловьев, когда писал: < Утвержд шсь в своем национальном эгоизме. Россия чеегда оказывалась бессильною произвести что-нибудь великое или хотя бы просто значительное. Только при самом тесном внешнем и внутреннем общении с Европой русская жизнь дейг тви гельно производила великие политические и культурные явления (реформы Петра Великого, поэзия Пушкина)->.
Пропагандисты национального эгоизма оперируют не ар- гуменгами (о документах и говорить нечего) но расхожими прописями времен Чаадаева, вроде «мистического одиночества России в мире» или ее «мессианского величия и призв 1ния».
Д С Лихачев
Понятно, почему, подменяя рациональную аргументацию туманным - виноват, не нашел более приличного слова, - бормотанием, эта эпигонская манера дискуссии провоцирует оппонентов на не вполне ака чеми^ескую резкость. Можно поэтому понять покойного академика Д. С. Лихачева, когда возпа- жал он им так. «Я цумаю, что всякий национализм есть психологическая аберрация. Или точнее, поскольку вызван он комп нексом неполноценности, я сказал бы, что это психиатрическая аберрация».
В отличие от Дмитрия Сергеевича я не ci ану обижать певцов национального эгоизма подозрениями по поводу их душеьного здоровья. Я лишь обращу внимание читателей на окружающую их реальность, которой обязаны они Гусской идее Это ведь она, Русская идея, обрекла Россию на дурную бесконечность произьола власти, на любовь к родине «на манер самоедов». Обрекла, лишив ее европейской способности к САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ политической модернизации. Достаточно ведь просто задуматься, почему 1ёрмания, едва воссоединившись с европейским сообществом, эту способность обрела, а Россия - при всех (!) режимах - не может.