Заключение
Я понимаю, что такое Введение может показаться неуместным для третьей книги «Русской идеи», трактующей последнее десятилетие XX века, когда Ельцин и либералы отступали на всех фронтах и события неумолимо вели к откату в царство несвободы. Именно об этом нам ведь и предстоит говорить в книге подробно. И все же хотелось мне, чтобы и в этой картине наступающего мрака читатель мог, так сказать, заглянуть за горизонт, увидеть перспективу и свет в конце тоннеля, в который устремилась в те годы Россия. Так оправдываю я для себя это вступительное эссе. Тем более уместно это сейчас, в эпоху заключительного, похоже, кризиса протектората, когда уныние и страх становятся практически всеобщими.
Глава 2
ДРАМА СТАНИСЛАВА ШАТАЛИНА
Что не задалась русская революция 1991 года, стало очевидно еще до того, как она началась. Даже лучшие начинания предреволюционной поры, Перестройки, когда страна вдруг опять задышала свободно после десятилетий советского удушья, даже самые добрые намерения обернулись, в конечном счете, во вред будущей революции. С самого майского Съезда 1989-го все пошло наперекосяк. И поскольку, если верить опыту истории России, суждена ей еще одна освободительная революция, подобная той, четвертьвековой давности, полезно, я думаю, иметь в виду эти старые ошибки.
Во избежание разночтений, однако, нужны, наверное, четкие определения: что, собственно, имею я в виду под революцией, и чем отличается она от Перестройки. Цель ведь у них, в конце концов, была одна и та же: та, о которой мечтали еще два столетия назад Сперанский и Чаадаев: сделать Россию нормальной европейской страной, столь же европейской, как, скажем, постимперская Франция или послевоенная Германия. Ни в малейшей степени не означало это отнять у России ее национальную специфику, «перекодировать» ее, как пугают публику национал-патриоты. Германия, как была, так и осталась непохожей на Францию, хотя обе они европейские. И Россия, став европейской, не похожа будет, конечно, ни на ту, ни на другую. Единственная национальная традиция, которой она лишилась бы, это традиция ПРОИЗВОЛА ВЛАСТИ. Ее-то, эту традицию произвола, и отстаивают отчаянно национал-патриоты. Дорога она им почему-то. А мы все не догадываемся спросить их, почему…
Но если цель у Перестройки и у революции была одна, то в чем же, спросит читатель, разница. В том, что нельзя перепрыгнуть пропасть в два прыжка. Смысл Перестройки был в том, чтобы подготовить революционный «прыжок».
Означало это в первую очередь: дать людям вздохнуть свободно. Но также и демонтировать инфраструктуру «холодной войны», избавиться от внешнего, восточноевропейского пояса империи, разрушить однопартийную диктатуру, провести радикальную реформу экономики, открыв тем самым дорогу иностранным инвестициям, выйти, одним словом, из советского изоляционизма. Большего Перестройка дать не могла. А чтобы стать нормальной европейской страной нужно было нечто большее.
Нужно было, в частности, окончательно «отвязаться» от империи и построить правовое государство, где центральную роль, которую в России вплоть до конца XX века играло первое лицо (будь то монарх, генсек или президент), исполняли бы институты, Я имею в виду независимый суд и парламент. Иначе говоря, нужно было РАЗДЕЛЕНИЕ ВЛАСТЕЙ (не имитация его, а принципиально новая структура власти, способная предотвратить как реставрацию старого режима, так и образование «олигархата», т. е. власти денег). Одним словом, нужна была Революция. В этом и состояло ее отличие от переходного периода, т. е. от Перестройки.
С. С. Шаталин
В том, что сделать Перестройке удалось многое, не может быть сомнения. Но главного она, в силу разных причин, не сделала. Я имею в виду провал радикальной реформы экономики, предложенной командой Станислава Шаталина, что поставило страну на грань катастрофы, привело к обнищанию значительной части населения и к общему разочарованию в демократическом переустройстве страны. Короче, привела Перестройка ко второму роковому тождеству, погубившему российскую революцию 1991 года (о первом см. ниже), к тому, что «распад империи = обнищанию».