Прими, однако, пассажир Кирюхины песнопения всерьез и попробуй объяснить ему, что вовсе не «матушка Расея», а кто-то другой «всему свету га-ла-ва», разве не услышал бы он в ответ ровно то же, что описал Шендерович? Едва ли, впрочем, даже самый завзятый народолюбец ввязался бы во времена Чехова в спор с Кирюхой. Другое дело сейчас, когда глупость эта не по степи катится, а звучит с миллионов телеэкранов по всей стране, настойчиво убеждая голосующих «Кирюх», что никакая это не глупость, а самая что ни на есть правда. И пусть сегодняшние интеллигенты-Чеховы отплевываются, кому, по-вашему (т. е. по-моему), поверит Кирюха?
О «зомбоящике»
Приперли, как говорится, к стенке, что тут возразишь? Все вроде бы верно. Я, правда, телеэкранов этих не слышу, но представление имею. Прилежно читаю обоих замечательных летописцев путинского телевидения, Славу Тарощину из «Новой газеты» и Игоря Яковенко из «Ежа», подробно запечатлевающих для потомства сегодняшнее торжество государственного холопства. Когда-нибудь после Путина, попомните мое слово, соберут эти летописи и издадут массовым тиражом — и ужаснутся, читая их, те, кто доживет. Точно так же, как ужаснулись мы с вами в 1980-е, знакомясь с государственным холопством советского телевидения.
Разве не сравнил тогда Андрей Вознесенский Останкинскую башню с гигантским шприцем для всенародных инъекций лжи? Разве не насмешило мир в феврале 1986 года, во время первого телемоста «рядовых граждан на высшем уровне» (Ленинград-Сиэтл), отчаянное восклицание суровой партийной дамы: «У нас секса нет!»? Разве забыли мы выражение: «Наше телевидение врало всегда, даже когда говорило правду»? СМИП оно ведь тогда официально и называлось — средство массовой информации и пропаганды. Собственно, средством была информация, целью была пропаганда. Разве не был в 1970-е удален с экрана чемпион по популярности КВН («сначала завизируй, потом импровизируй»)?
Короче, и советское, и путинское телевидение было и есть, по сути, «зомбоящик», как его сейчас называют. Только в советское время такого термина, сколько я помню, не было. И, похоже, неслучайно: люди не понимали, что их зомбируют. Не было общественного самосознания, одно государственное было. Благодаря телевидению общество не видело себя отдельно от государства. И власть это понимала, бдительно блюла, так сказать, протокол. Даже КВН с его сомнительными шуточками таил угрозу. Иначе говоря, признавала власть за телевидением особую роль: оно отвечало за формирование и неприкосно-венность(\) государственного холопства. И по сей день, прав скептик, отвечает.
Возражения
И все-таки на аргумент «что вы хотите, какой народ, такое и телевидение?» мой покойный — да будет земля ему пухом! — друг, телекритик Сережа Муратов, на книгу которого «Эволюция нетерпимости» (М., 2000) я буду здесь опираться, осторожно ответил: «А, может быть, какое телевидение, такой и народ?»
Пока что я все соглашался со скептиком. Сейчас попробую вместе с Муратовым возразить. Разница с советским временем не только ведь в том, что появился термин «зомбоящик», довольно, знаете ли, в сети популярный и свидетельствующий, что какая-то часть общества (может быть, те самые 15 %, что упрямо не вписываются в запутинские рейтинги, а, может, судя по популярности термина в сети, и больше), которая ПОНИМАЕТ, что телевидение — не более чем инструмент зомбирования.
И означает это что? Не то ли, что, в отличие от СССР, в постсоветской России появилось ОБЩЕСТВО? А это, в свою очередь, не ставит ли перед нами очень серьезные вопросы: КАК и ПОЧЕМУ появилось оно вдруг в царстве «Кирюх»? И что еще важнее: не может ли при определенных условиях то же телевидение сыграть роль прямо противоположную, роль освободителя общества от государственного холопства? Именно для того, чтобы ответить на эти вопросы, доказать, что не с потолка взято мое предположение, что та, другая, освободительная роль телевидения уже на нашей памяти СУЩЕСТВОВАЛА, и употребляю я в нашем споре этот гипотетический подход, включая «президента Степашина».
С вашего позволения, я сначала кратко сформулирую свои ответы на эти в известном смысле риторические вопросы, а потом попытаюсь их обосновать.
1. Мы знаем, что возникло общество, не отождествляющее себя с государством (не в дворянской России, заметьте, возникло, а в самой что ни на есть современной), во второй половине 1980-х. Вот стоило власти ослабить контроль над телевидением, и оно появилось.