Тем более что. не считая нефтяных сделок с Китаем, никакого участия в жизни региона Россия, по сути, не принимает. И едва ли удивительно, что в книге самого изобретателя термина «поворот к Востоку» (см. Kishore Mahbubani. The Irresistible Shift of Power to the East 2008) о России нет ничего, кроме нескольких нелестных замечаний. А в последней книге этого влиятельного филиппинского политолога (см. The Great Convergence: Asia, the West and the Logic of One World, 2013) России и вовсе нет. Как видно, не помогли ей присоседиться к Востоку ни сделки с Китаем, ни роскошный «мост в никуда», построенный во Владивостоке для очередного саммита АТЭС (на который, говорят, ухлопали миллиард долларов).
Так к чему же отнести путинскую Россию, если для Азии она чужая, неотличимая от Европы, а от европейского гражданства сама отказывается по причине ее «упадка»? Похоже, и в международном аспекте путинская политика завела Россию в тупик. Так же, впрочем, как и внутренняя. Вот о том, при каких условиях возможен выход из этой тупиковой ситуации, и рассуждает в своих сценариях российского будущего м-р Ло.
Не могу сказать, что эти сценарии отличаются большой фантазией. Не только потому, что им предшествует обычная оговорка, что «из-за большого числа переменных носят они не столько предсказательный, сколько предположительный (suggestive) характер», но и потому, что все они просто заимствованы из прошлого. Но об этом судить читателю.
Сценарий первый: «мягкий» авторитаризм
В 2030 году в России будет нечто похожее на «путинский застой». Но хуже. Намного хуже. Основная функция сценария — сохранить легитимность власти при стабильной стагнации — начнет быстро сдуваться. Россия станет стремительно терять свои позиции в международной политике. Все большее отставание от США и Китая — это само собой, но к 2030-му ее перегонят и такие региональные державы, как Турция или Индонезия. Из категории стран с развивающейся экономикой она перейдет в категорию регрессивных наций.
Как видим, этот сценарий не сулит выхода из тупика.
Сценарий второй: «жесткий» авторитаризм
Примерно то же, что было в России после 2012 года. Только власть «сильного лидера» станет еще более диктаторской. Огосударствление экономики зайдет еще дальше, оставшиеся НГО будут разгромлены, «белые пятна» в медиа вроде «Эха Москвы» или «Новой газеты» — ликвидированы. Вмешательство в личную жизнь граждан станет ощутимее, но не больше, чем при Андропове. До сталинской тирании дело не дойдет: дорого и опасно для самой власти (а еще говорят, что история ничему не учит). Хотя реакция на вмешательство Запада в Евразии станет уль-трааллергической.
Чем закончится дело с санкциями и с ситуацией на Украине, не сообщается. Из контекста, однако, можно заключить, что ничем: так и останется, как сегодня. До новых провокаций, впрочем, не дойдет-на конфронтацию с НАТО Цезарь не решится. Неминуемого унизительного поражения режим не переживет, но телевизионное «вставание с колен» не только не утихнет, но и усилится.
Важнее, однако, замечание автора, что жертвой жесткого авторитаризма могут стать отношения с Китаем. К 2030-му Китай, безусловно, станет игроком № 1 на просторах постсоветской Евразии, и Россия, которая так и не смирится с потерей империи, стерпеть этого не сможет. Недаром же самыми непримиримыми алармистами по поводу китайской угрозы всегда были «державники» (м-р Ло приводит в пример Дмитрия Рогозина, заместителя премьера в правительстве Медведева). Но на конфронтацию с Китаем Россия не решится, как не решилась на конфронтацию с США. Несмотря на то, что ее военный бюджет по отношению к ВВП будет по-прежнему превышать военные бюджеты и Китая, и даже США (в 2013 году соотношение было такое: Китай-2.1 %, США-3,8 %, Россия-4,2 %), она все равно будет оставаться, по выражению недавнего главы путинской Администрации Сергея Иванова, моськой по сравнению со слоном.
Тем более что неудача с «поворотом на Восток» окончательно собьет с толку российскую внешнюю политику. Она начнет метаться между попытками укрепить евразийскую интеграцию вокруг России и «минималистской» политикой вплоть до нового сближения с Европой. Эти метания (вкупе с практической невозможностью изолировать страну от окружающего мира и резким снижением благостояния) и погубят режим жесткого авторитаризма, лишив его легитимности, как лишили в свое время СССР.
Ничего, кроме крушения, не обещает России и этот сценарий.
Сценарий третий: распад
Новую перестройку м-р Ло не предвидит и начинает прямо с того, что я предсказывал в 1995 году. Моя книга называлась «После Ельцина: Веймарская Россия», а для м-ра Ло Веймарская Россия началась в 1992-1993-м. Тогда в стране, он полагает, на равных конкурировали либералы, «державники», коммунисты, паладины советской власти, ультранационалисты. И главный вопрос состоял, по его мнению, не в том, сохранится ли Россия как социалистическая империя, а в том, сохранит ли она суверенитет над Северным Кавказом и Дальним Востоком. И ее внешняя политика до 1996 года была не прозападной, как принято считать, а совершенно растрепанной (highly erratic). Что поделаешь, таково последнее слово западной политической науки о ельцинской революции.
В принципе, под «распадом» (fracturing) м-р Ло имеет в виду совсем не то, что мы предполагаем: не отпадание территорий, а скорее неуправляемость, граничащую с анархией, если не просто анархию (это слово он тоже употребляет). Русский национализм, говорит он, будет доминировать.
И если сегодня главные его мишени — Соединенные Штаты и мусульмане-мигранты из Средней Азии и Азербайджана (про украинцев почему-то не вспомнил), то они же к 2030-му и останутся козлами отпущения. Китай тоже может оказаться среди мишеней русского национализма, как только завершит свою трансформацию в глобальную державу. Соединенные Штаты по-прежнему будут ведущей державой мира, мусульмане составят еще большую долю населения России, а ислам как был, так и останется религией многих ее соседей. Тревога по поводу потери славянской идентичности станет еще острее.
«Естественно предположить, что анархия разожжет антизападные чувства. Однако, как бы странно это ни звучало, может она иметь и эффект противоположный, разбудив интерес к западным нормам и ценностям. Разложение путинской системы дискредитирует как авторитаризм, так и тезис об “особом пути” России. К 2030-му ассоциация свободы с клептократией и национальным унижением увянет, уступив место убеждению, что правовое государство западного стиля не только возможно, но и обязательно для функционального общества». Цитирую, потому что это ответственное заявление, м-р Ло явно готовит читателя к новому «окну в Европу», которое, по его мнению, неминуемо.
Однако опасные последствия «бедной и несчастливой» России — политически искалеченной (harmstrung), экономически на костылях и социально деморализованной — стали бы чувствительны не только для нее. Слабость ядерной сверхдержавы отозвалась бы громадной головной болью для политиков и на Западе, и на Востоке. Не менее важно, впрочем, то, что невыносимость такого положения дел почувствовали бы и в Кремле.
Существует ли сценарий, который всех удовлетворил бы? М-р Ло полагает, что существует.
Глава 8
ЧЕТВЕРТЫЙ СЦЕНАРИЙ
М-р Ло исходит из того, что именно в 2030 году наступит момент, когда скрыть деградацию страны станет невозможно. Если я правильно его понимаю, все будет так же, как с кончиной СССР, — неожиданно и окончательно. Только без перестройки со всеми ее противоречиями и колебаниями. Просто новый лидер, кто бы он ни был, решит, подобно Горбачеву, что «больше так жить нельзя» и не потерять страну (следовательно, и удержаться у руля) можно лишь с помощью новой гласности и модернизации. Имея в виду безнадежно тупиковый исход всех предыдущих сценариев, элиты не осмелятся ему противоречить, а обнищавший к тому времени и дезориентированный народ его поддержит.
Боюсь, сегодняшнему читателю такой прозаический сценарий покажется неправдоподобным и разочаровывающим. Неправдоподобным, потому что трудно себе представить российского лидера, с кондачка решившегося рискнуть властью ради слома культурного кода страны. Тут даже м-р Ло мог бы возразить, сославшись не только на Петра, но и на Александра II, и на того же Горбачева, которые именно так и поступили. Но не с кондачка решились они на это, а перед лицом «конечной гибели» на языке послепетровских реформаторов.