Н. Я. Эйдельман
Сложнее с тем, кто старше на Руси, МЫ или ОНИ? Начнем с того, что треть своего исторического времени, с X по XIII век Россия была органической частью Европы, была в ней СВОЕЙ. Этого и Акунин в первом томе «Истории государства Российского» не оспаривает. Следовательно, ни НАС, ни ИХ тогда еще не было. Хотя зачатки либерального акунинского ЧСД и в ту пору протогосударственного существования Руси были. Я имею в виду право «свободного отъезда» дружинников от князя в случае, если князь позволил себе деспотические замашки. «Отъехать» тогда от князя означало лишить его военной и, следовательно, политической силы. Во времена почти беспрерывной междукняжеской войны это право служило дружинникам важнейшим, надежнее золотого, обеспечением их чувства собственного достоинства.
Так или иначе, теперь, когда мы выяснили, что ни первая треть существования России, ни Александр I отношения к нашей проблеме, т. е. к происхождению ее роковой двойственности, не имеют (если не считать «права отъезда» дружинников), fast forward к Петру с его Gastarbeiters. В свое время я задал читателям три фундаментальных вопроса, на которые не получил удовлетворительного ответа (впрочем, ответа на них не услышим мы ни от ГЧ, ни от МШ). Во-первых, что было с «русским ковчегом» ДО Петра?
Заглянув в Приложение 1 «Так начиналась Россия», обнаруживаем, что была там изолированная от мира, деградирующая фундаменталистская Московия (она же Святая Русь) со «своим собственным русским богом, никому больше не принадлежавшим и неведомым», по словам В. О. Ключевского, и с подавляющим большинством населения, крестьянством — в крепостном ярме (см. подробнее в гл. 2 «Московия, век XVII» во втором томе трилогии). Бессмертная заслуга Петра, несмотря на «мину», в том, что он УНИЧТОЖИЛ эту черную дыру в русской истории, лишавшую страну будущего. Согласны?
Во-вторых, точно так же деградировала и соседняя с Россией Оттоманская империя. И с самого начала XVIII века упорно пытались ее султаны, приглашая с Запада тучи гастарбайтеров, повторить то, что одним, расколовшим страну ударом сделал с Россией Петр, т. е. заставил ее открыться миру, насильно повернув лицом к Европе. Но не получалось. Раз за разом соскальзывала Турция (а была она тогда евразийской империей) обратно, в ту самую нишу «больного человека Европы», которую занимала в XVII веке Московия (см. подробнее в гл. 5 «Турецкая Московия» во втором томе). И в XVIII веке не получилось, и в XIX. Почему?
Религия? Но судя по тому, с какой свирепостью расправлялось фундаменталистское духовенство Московии с раскольниками, а до них с нестяжателями, стояло оно за свои догматы ничуть не менее яростно, чем мусульманские муллы. Я не говорю уже, что султан был главой церкви, халифом, и власть его над муллами была абсолютной. И все-таки повторить подвиг Петра ни один из султанов не смог. Не помогли им гастарбайтеры, хоть и привезли в Стамбул точно те же «слова», что сделали, по мнению МШ, «главную русскую революцию». В России сделали, а Турции почему-то-нет. Опять-таки почему?
Отсюда третий, и главный, вопрос: что же такое особенное было на Руси ДО Московии, т. е. между 1480-м, когда освободилась она от иноземного ига, и самодержавной революцией Ивана Грозного в 1560-е, той, которую Н. М. Карамзин уподобил второму татарскому нашествию? А было то самое некрепостническое, неимперское и несамодержавное Московское государство, о котором говорили мы в «Пролегоменах». Государство, вполне открытое Европе и миру. И были в нем вполне видимые (кроме скрытых, латентных) гарантии от произвола власти. Был Юрьев день Ивана III для крестьян — закон, гарантировавший им свободу, и была аристократическая коллегия (Боярская дума), гарантировавшая, пусть с переменным успехом, свободу от тирании стране в целом.
Вот оно объяснение, почему Петру удался европейский поворот России, который не удался турецким султанам. Потому что у него было то, чего у них не было. Традиция ограничений произвола власти была. Не гастарбайтеров с их «словами» имею я в виду (этого добра и у султанов хватало), а европейскую традицию, истребленную почти под ноль опричниной, полузадушенную в Московии, но оказавшуюся, тем не менее, живой и неуничтожимой в России. Примерно так же, как столетия спустя, выжила либеральная интеллигенция. Выжила после большевистской «культурной революции», после мясорубки сталинского Большого террора и андроповского истребления диссидентов. Все равно не верите?
Отступление в прошлое
И еще была в том Московском государстве практически неограниченная свобода слова. Нестяжатели открыто отстаивали Юрьев день и беспощадно разоблачали наследницу Орды Церковь (см. Приложение 1 «Так начиналась Россия»). Предшественники московитских фундаменталистов «иосифляне» (по имени их лидера Иосифа Волоцкого, игумена Волоколамского монастыря) в свою очередь не менее открыто поносили власть, потворствовавшую нестяжателям.
Еще в 1889 году М. А. Дьяконов обратил внимание на то, что именно Иосифу принадлежал «революционный тезис о правомерности восстания против государственной власти», отступившей от своей главной задачи — защиты церкви. И выдвинул свой тезис Иосиф вовсе не в каком-то самиздатском манускрипте, а в публичном и широко распространявшемся сочинении. Как видим, была эта полемика очень даже всерьез. Тем более что «противоположность между заволжскими нестяжателями и иосифлянами, как заметил Т.П. Федотов, была поистине огромна, как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах».
Иосиф само собой объяснял эту противоположность без затей: еретики эти нестяжатели, жидовствующие, чародеи — и все, набрались западного духа, вот и подрывают святое святых православия (в которое в первых строках, разумеется, входило монастырское землевладение). Больше всего беспокоило Иосифа то, что давно уже вышла эта ересь за пределы церковного спора, на улицу вынесли его нестяжатели. И вот результат. «С того времени, как солнце православия воссияло в земле нашей, — писал он, — у нас никогда не бывало такой ереси. В домах, на дорогах, на рынке все — иноки и миряне — с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства, с ними дружатся, учатся у них жидовству».
А власть что же? На ее глазах подрывают основы, а она молчит? То, что Иосиф не мог объяснить это иначе, чем чародейством, понятно. Все-таки XV век, Средневековье. Но то, что никакого другого объяснения не находят поведению власти и в XX веке обескураженные историки церкви (все как один, конечно, на стороне Иосифа), уже, согласитесь, странно.
Сошлюсь лишь на крупнейшего из них Антона Владимировича Карташева. Казалось бы, член партии Народной свободы, министр Временного правительства после Февраля, уж для него-то слово «либерал» не должно было служить синонимом слова «чародей». Но и он туда же. Чародея усмотрел в великом дьяке, министре иностранных дел Ивана III Федоре Курицине, которого, впрочем, как и все его коллеги, презрительно окрестил либералом. Но вот Карташев: «Странный либерализм Москвы проистекал от временной “диктатуры сердца” Ф. Курицина. Чарами его секретного салона увлекался сам великий князь и его невестка, вдова старшего сына Елена Стефановна. Лукавым прикрытием их свободомыслия служила идеалистическая проповедь свободной религиозной совести целой школы заволжских старцев [нестяжателей]». Гласность, стало быть, ничем, кроме «прикрытия», «чар» и «лукавства» объяснить не могут и современные апологеты фундаменталистского иосифлянства.
Для того я, собственно, это и пишу, чтобы убедить сегодняшних своих единомышленников, что никакого «тысячелетнего рабства» в прошлом России не было, что не я придумал «Европейское столетие России». Не верите мне, поверьте им, тем. кто никак уж не заинтересован в признании, что в ХУ-ХУ1 веках, на самой заре российской государственности, перед нами была живая европейская страна — не только без крепостного рабства, но и с открытостью миру, и с гласностью. Более того, сейчас мы увидим, что была эта страна еще и способна к политическому развитию.