Особенно эффектна пограничная между лесом и домом метонимия/метафора/гипербола с пургой в рукавицах, одомашнивающая, миниатюризирующая, но не отменяющая реальную пургу помещением ее в рукавицы. Знакомый нам смежностный предлог «с» появляется сначала в отложительном значении (с извоза), затем в присоединительном (с бубенцами), далее следует оригинальное переносное присоединение (с пургой в рукавицах), и лишь после этого грозы становятся уже чисто метафорическими.
Тот же предлог «с» является структурным стержнем начального четверостишия ахматовской «Последней розы» (1962):
Мне с Морозовою класть поклоны , С падчерицей Ирода плясать, С дымом улетать с костра Дидоны, Чтобы с Жанной на костер опять. Господи! Ты видишь, я устала Воскресать, и умирать, и жить.
Протеическая экспансия субъекта выражается в мысленном примеривании ролей четырех знаменитых героинь. Метафоричны инфинитивы (класть поклоны, плясать, с дымом улетать), а имена героинь вводятся смежностным предлогом «с», создавая переносный образ не столько превращения в них, сколько совместных с ними действий. Таков, во всяком случае, эффект, задаваемый первыми двумя строчками, в 3-й же наступает, наконец, слияние: выражение с дымом улетать применимо ведь и к самой Дидоне, не говоря о полноте воображаемого слияния даже и раздельных дымов.
В общем сюжете «Последней розы» протеическая экспансия трактуется под знаком типичного для ИП экзистенциального цикла «жизнь – смерть – воскресение» (ср. выше «К самому себе» Брюсова)[18], причем, в соответствии с мадригальным тоном стихотворения, порядок экзистенциальных предикатов кокетливо (я устала) обращается вспять: воскресать – умирать – жить.
Наложение протеической экспансии на тот же экзистенциальный цикл и переплетение смежности с метаморфикой пронизывают и стихотворение Седаковой «Стансы четвертые. Памяти Набокова. 3» (1979–1980):
Как странно: быть, не быть , потом начать / немного быть; сличать и различать , / как бабочка, летающий шатер / с углом и лампой, с линиями штор, / кончать одно и думать о другом, / как облако, наполнить целый дом, / сгуститься в ларчик, кинуться в иглу / и вместе с ней скатиться в щель в углу.
Инфинитивная структура почти абсолютна, если не считать вводящего ее оборота Как странно, впрочем, безличного. Неожиданный порядок экзистенциальных глаголов: быть – не быть – быть – … мотивирован пересмотром гамлетовской формулы, проходящей и в других стихах «Стансов». Сравнений два: как бабочка и как облако, причем бабочка сама является эмблемой метаморфизма, каковой далее материализуется – превращением безличного субъекта в ларчик и в иглу. Характерным образом семантика глаголов (инфинитивов), осуществляющих эти метемпсихозные превращения, включает наглядный смежностный компонент (сгуститься в; кинуться в), подготовленный рядом аналогичных предикатов (в особенности, наполнить дом). В финале смежность выходит на передний план: очередной экзистенциальный шаг (скатиться в щель в углу) предпринимается, так сказать, не в составе иглы, а вместе с ней. Причем остается двусмысленным, означает ли это символическую смерть или бессмертие – с опорой на мотив смерти Кощея, спрятанной в ящике, с его разнообразным содержимым и, наконец, в игле. Цикл в целом принимает вид: «жизнь – смерть – жизнь/неодушевленность – смерть/бессмертие», опять-таки диалектически совмещая экспансию и редукцию.
18
С точки зрения оппозиции «экспансия/редукция», эта триада диалектична – воскресение преодолевает редуцирующую окончательность смерти.