Новый подъем ИП приходит с поколением шестидесятников – у Ахмадулиной, Кушнера, раннего Бродского (см.: Жолковский 2000; 2004). В меньшей степени, но вполне явственно ИП представлено и в новейшей поэзии – у Льва Лосева, Алексея Цветкова, Ольги Седаковой (см.: Жолковский 2007), Тимура Кибирова[10], Бориса Рыжего (см.: Жолковский 2005б), уже упоминавшегося Гандлевского и даже у прозаиков – Саши Соколова и Владимира Сорокина (см. Приложение 3)[11].
Если (следуя пропповскому принципу «все сказки – одна сказка») увидеть в ИП корпус однородных текстов, построенных по некой инвариантной формуле, несущей (в духе теории Тарановского – Гаспарова и общей концепции «памяти жанра») определенный семантический ореол, то – согласно поэтике выразительности[12] – ИП можно рассматривать как своего рода поэтический мир, т. е. систему вариаций на единую центральную тему. Какую?
Говоря очень кратко, ИП трактует о некой виртуальной реальности, которую поэт держит перед мысленным взором, о неком ином, воображаемом «там». Это со– и противопоставляет ИП другому грамматически минималистскому стилю – назывному, который рисует описываемое как имеющее место здесь и сейчас[13]. Общий семантический ореол всего корпуса ИП это – в неизбежно схематизирующей рабочей формулировке – «медитация о виртуальном инобытии».
Тем самым ИП оказывается носителем некого обобщенно-размытого модального медитативного наклонения, не отраженного в грамматиках, которые сосредоточиваются на неавтономных инфинитивных конструкциях с более конкретными значениями – желательности, повелительности, невозможности и т. п. (ср. Золотова 1998: 465). Это особое наклонение, явившееся продуктом многообразной стихотворной разработки, для практической речи нехарактерной, можно считать вкладом поэзии в обогащение естественного языка[14].
Каковы же типовые манифестации компонентов этой триады «медитативное – виртуальное иное – бытие»?
(1) Элемент «медитация» предстает в ИП в виде сослагательных глагольных форм с частицей бы, глаголов желания, созерцания, рассказывания, угадывания, воспоминания, веры, видения во сне, воображения, сочинения, творчества.
Хотел бы я разлиться в мире (Хомяков; № 35); Весь день, в бездействии глубоком, Весенний, теплый воздух пить, На небе чистом и высоком Порою облака следить (Тютчев; № 33); Рассказать, что солнце встало <…> Что не знаю сам, что буду Петь, – но только песня зреет (Фет; № 53); Обманите меня… но совсем, навсегда… Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда… Чтоб поверить обману свободно, без дум <…> И не знать, кто пришел, кто глаза завязал <…> А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман… Обманите и сами поверьте в обман (Волошин; № 155); Хотеть, спешить, мечтать о том ночами И лишь ползти и не видать ни зги… <…> И замечать по неизменным звёздам <…> (Коржавин).
(2) Сема «виртуальное иное» отвечает за категории модальности, альтернативности, чужести, перемены, перемещения, превращения. «Иное» часто называется впрямую (ср. у Фета: Одной волной подняться в жизнь иную <…> Чужое вмиг почувствовать своим). Оно выступает в двух ипостасях: как возвышенный, идеальный (в частности, творческий) вариант собственного хабитуса или как сниженный, вульгарный, порочный, восходящий к нравоучительным портретам отрицательных характеров в сатирах, но в модернистской поэзии предстающий вполне приемлемым и даже желанным. Среди типовых воплощений «иного» – самые разные варианты «другости»:
• уже названные харáктерные персонажи;
10
Кибиров посвятил ИП семь абсолютно инфинитивных строф – стихотворение «Инфинитивная поэзия (по мотивам Жолковского)» (2005):
11
Пограничность поэтического и прозаического ИП – особая тема. Одним из эпиграфов к прозаической, но очень поэтичной «Школе для дураков» (Ann Arbor: Ardis, 1976) Саша Соколов взял фрагмент вроде бы сугубо научной прозы: список 11 инфинитивов – грамматических исключений, образующих мнемоническое четверостишие 4-стопного хорея:
13
О назывном стиле с его классическими
14
См.: Жолковский 2000; ср. аналогичное осмысление роли пастернаковских залогов: Жолковский 2005а [1985].