• женщины как носительницы особой женской доли;
• представители экзотических культур и идеологий (ср. ниже «Красногвардеец» Волошина; 1919; № 157);
• животные, как в «Весне» Багрицкого (1927; № 330; см. ниже);
• насекомые; ср. «Кавказской в следующей жизни быть пчелой…» Кушнера (1982):
Кавказской в следующей жизни быть пчелой , Жить в сладком домике под синею скалой <…> Не надышался я тем воздухом, шальной <…> Пускай жизнь прежняя забудется <…> летать путем слепым, Вверяясь запахам томительным, роскошным <…> Пчелой кавказской быть , и только горький дым, Когда окуривают пчел, повеет прошлым;
• и даже растения; ср. «Сосну» Мея (1845; № 68):
Грустно, тяжко ей, раскидистой, расти : Все цветет, а ей одной лишь не цвести! <…> Хочет в землю глубоко она уйти Иль, сорвавшися с извилистых корней, В небо взвихриться метелью из ветвей <…> Тяжело сосной печальною расти , Не меняться никогда и не цвести , Равнодушным быть и к счастью и к беде, Но судьбою быть прикованным к земле, Быть бессильным – превратиться в бренный прах Или вихрем разыграться в небесах!
(3) Третья составляющая формулы «медитация об ино-бытии» – это тема «бытия, жизни» (слова жизнь, жить относятся к числу частых в ИП). Она развертывается в картины жизненного цикла или типичного дня некого типового персонажа, подаваемого в качестве более или менее харáктерного «другого» (как в примерах из Гандлевского, Блока, Бродского, Илличевского, Ржевского, Пушкина, Волошина, Кушнера), а также в мотивы хода времени, смерти/воскресения, засыпания/пробуждения, впадения в детство, возвращения на родину/домой. Мотив жизненного цикла охотно совмещается с растительной метафорой; ср., например, у Минского (№ 82):
Желанней Нет счастья, как весною ранней Завянуть почкой молодой <…> Увидеть смерть надежд своих <…> И лепесток за лепестком Ронять , когда весь мир кругом Томится медленной кончиной!
Разумеется, мотивы, представленные в ИП, не сводятся к манифестациям собственно инфинитивной тематики. Ее развертывание накладывается на разработку «локальных» тем, важных для данного текста[15], хотя для ИП вроде бы и необязательных, посторонних. Они поступают как из общего лирического репертуара (любовь; поэзия; пейзаж), так и из занимающей поэта конкретики (от объявления войны, как в «Грешить…» Блока, до обеспечения прожиточного минимума, как в «Устроиться…» Гандлевского), в свою очередь, подводимой под или накладываемой на инфинитивные и общелирические мотивы. Некоторые типично инфинитивные темы одновременно являются и общелирическими (смерть, созерцание, иное), а другие естественно к ним возводятся. Так, резервуаром самого разного «иного» может служить пейзаж; к числу общелирических тем, облюбованных ИП, можно отнести и названные выше типовые манифестации «другости».
Структурным и неизбежно семантическим аккомпанементом очерченной выше инвариантной темы является стремление одновременно и к минимализму, единичности, замкнутости, и к максимализму, мощи, экспансии, всеохватности.
Эта двоякая тенденция присуща ИП в силу его характерной синтаксической энергетики. Его основу составляет одна-единственная грамматическая категория, к тому же лишенная параметров лица, числа и времени, но она берет на себя доминантную роль сказуемого и в этом качестве старается распространить свое предикативное господство на как можно больший синтаксический и лексический материал, чему неопределенность времени, числа и т. п. как раз способствует. Помимо семантической установки на всеохватность, длинные инфинитивные серии несут и важную формальную функцию, создавая своей повторностью четкий композиционный стержень текста. Эта функция приобретает особое значение в модернистскую эпоху ввиду отказа от традиционных структурирующих средств: строфики, метра, рифмы – и, в пределе, перехода к верлибру.