В этих условиях Хмельницкий прекрасно понимает, что сам он ни освободить Малороссию от поляков, ни сокрушить Польшу не может. Значит, надо обращаться на Восток, в Москву. Неофициальные переговоры с Москвой велись практически на протяжении всех 20-х, 30-х и 40-х годов. Сначала Москва не собиралась никого поддерживать, потому что не было возможностей. Но к середине XVII века такие возможности постепенно появляются, и Москве надо решить вопрос: воссоединение Украины с Россией означает войну с Польшей.
И вот на земском соборе 1653 года принято решение о воссоединении Украины с Россией; в 1654 году это объявляется и в Москве на соборе, и на раде в Переяславле, и начинается война с Польшей. Она будет продолжаться (с перемирием где-то посередине) до 1667 года. Война будет успешной для России; Хмельницкий будет хранить верность своим новым друзьям, потому что он получил большие права и сохранил определенную автономию. Единственное, на что он не имел права, это вести самостоятельно дипломатические переговоры с Польшей. Налоги, которые украинцы должны были платить в Москву, были весьма щадящими, поэтому простой народ приветствовал то, что произошло.
Но вот Хмельницкий умирает. С. М. Соловьев очень правильно отметил, что поскольку польская шляхта стала мгновенно уходить на запад, на территорию собственно Польши, то здесь уже местная казацкая аристократия стала занимать ее место, стремясь сохранить ту же анархическую свободу, к которой уже привыкла в период своего польского подданства. Именно старшина казацкая тянула в Польшу, потому что там было больше свободы. Москва все-таки предпочитала централизацию и не позволяла слишком сильно, как говорится, высовываться. Поэтому практически все гетманы, за исключением одного-двух, на словах — подданные московского царя, а на деле — изменники. И Выговской, и сын Хмельницкого Юрий сначала объявляют себя подданными московского государя, а потом переходят на польскую сторону.
Кончается это очень просто: Украина делится на две части — на лево- и правобережную. Левобережная начинает тянуть к Москве по-настоящему и выбирает своего гетмана. Здесь фактически начинается процесс слияния с Московским государством, тогда как правобережная Украина пытается созидать нечто самостоятельное. Из этого ничего не выходит, потому что очень скоро турецкий султан идет войной и на Польшу, и на Украину, и вообще на весь Юг, с тем чтобы прибрать их к рукам.
Андрусовский мир 1667 года очень выгоден для России: вся левобережная Украина отходит к России, и Киев тоже. А Киев стоит на правом берегу· Вероятно, Польшу можно было, как говорится, дожать и значительно больше, потому что она в это время была атакована шведами, которые хозяйничали там, как у себя дома. Но Москва умудрилась в этот благоприятный момент поссориться со шведами из-за Лифляндии. Хотя поляки потеряли далеко не все, что могли потерять, они все-таки расплатились за всю ту мерзость, которую учинили в XVI–XVII веках: за все унии, за издевательство над православными и т. д. С этого момента начинается закат Польши как серьезного государства, который будет продолжаться на протяжении конца XVII и всего XVIII века. И кончится это тем, что в конце XVIII века ее просто разделят на три части между Пруссией, Австрией и Россией. Польша перестанет существовать как государство до 1917 года. В 1917 году, в результате распада Российской империи она воскреснет, но ненадолго. В 1939 году ее поделят еще раз, на этот раз уже на две части: до Буга, скажет Гитлер, это мое; за Бугом, скажет Сталин, это мое. Сохранилась контурная карта, где это показано. Потом Польша будет восстановлена уже в куда более скромных границах в результате второй мировой войны, и границы эти сейчас всем хорошо известны. Значение Польши как европейского государства весьма невелико и вряд ли когда-нибудь будет больше, и надо сказать, что это прямое следствие того, что поляки делали в те времена, о которых у нас идет речь.
Что касается униатства, то в XVIII веке оно постепенно не уничтожалось, но изживалось. Репрессий со стороны русского правительства не было. Была продуманная политика, и постепенно число униатов было сведено к очень небольшому количеству. Но советская власть сделала все, чтобы униаты появились: их стали гнать. Я был в командировке во Львове в 70-х годах и своими глазами видел афиши, расклеенные по городу, в которых сообщалось, что в клубе какого-то завода состоится лекция на тему: «Униатство — идеология фашизма». Если бы я был местным жителем, то после такой лекции стал бы униатом. Во Львове, где униатские традиции всегда были достаточно сильны, читать такие лекции мог только сумасшедший.
Это надо представлять, потому что все, что завязалось мертвым узлом тогда, будет оказывать влияние на события XVIII, XIX и XX века. Вся неурядица с Украиной, Севастополем, Одессой и прочим {стр. 105} на самом деле является продолжением всех этих дел. Проведите голосование на левобережной Украине, и вам скажут, что им совершенно не нужна самостийность. Но мнение в других частях Украины будет совершенно иное.
Как относились к украинцам у нас в России? Они имели те же права, что и русские. Достаточно сказать, что иерархия у нас очень быстро пополнялась за счет выходцев как раз из Малороссии. Я уже говорил, что Димитрий Ростовский — святитель, которого очень чтут на Руси, это украинский писатель Дмитрий Туптало, как его называют (на Украине его одно время квалифицировали как писателя). Я уж не буду говорить о Феофане Прокоповиче и других. Если говорить о светских государственных деятелях, то надо вспомнить канцлера России в XVIII веке князя Безбородко, знаменитого дипломата времен Екатерины, знаменитого графа Кочубея, тоже выдающегося дипломата, и многих других.
Теперь, я думаю, понятно, что именно эти взаимоотношения, эти процессы, происходившие в XVII веке, и обусловили очень своеобразный вариант западного влияния на Русь. Оно во многом шло через Украину. Нельзя сказать, что целиком оттуда, но ведь оттуда шли книги. Кто написал «Грамматику»? Мелетий Смотрицкий (между прочим, он перешел к униатам. Но «Грамматика» все равно очень хорошая). «Арифметика» — Магницкий, и т. д. Я уж не говорю о чисто бытовых сторонах жизни: Ломоносов одевался в свитку какого-то там черкасского покроя, такой факт известен. Влияние, таким образом, было и бытовым, и культурным, да и богословие, если хотите, в XVII веке — это богословие выходцев с Украины. Они создавали предпосылки для развития серьезных знаний. В конце XVII века и у нас началось систематическое светско-богословское образование, потому что при царе Федоре Алексеевиче была создана Славяно-греко-латинская академия.
Когда мы говорим о западном влиянии, то самая большая ошибка, которую можно сделать, самая большая нелепость, которую иногда утверждают, — это то, что Петр нас повернул к Западу, а до этого мы были сами по себе и ни на кого не смотрели. Петр сам — продукт западного влияния. Будучи ребенком, он уже видел так много и бытовых, и учебных, и книжных и всяких иных новаций чисто западного происхождения, иногда напрямую привезенных с Запада, а иногда позаимствованных из Малороссии, что это во многом определило его психологию государственного деятеля. Другое дело, что он внес в реформы свой личный темперамент, что у него были свои личные идеи, личные впечатления от поездок на Запад. Но его подготовил XVII век. Поэтому когда нашу историю делят на петровскую и допетровскую, это деление чисто условное. Вся петровская Русь выходит из XVII века, и не случайно петровские преобразования выходят из XVII, а не из XVIII века. Поэтому попытка выделить Петра как нечто инородное, неестественное — это ошибка, но ошибка распространенная. Лично я считаю такой взгляд неверным, неправильным. И мне кажется, что если вы вздумаете отстаивать это мнение, то вы должны его очень тщательно аргументировать. Я прошу не ссылаться на книгу Солоневича «Народная монархия». Солоневич был прекрасный человек, замечательный русский патриот, человек, любивший свое Отечество и много делавший для того, чтобы не просто сохранить в среде эмиграции память о России — он старался принести России много пользы. Но книга его как историческое исследование не выдерживает критики. Она поверхностна, и я прошу к ней так и относиться. Когда я ее прочитал, у меня возникло двойственное впечатление об авторе: Солоневич как патриот, замечательный человек, и Солоневич как публицист, у которого мы видим много пристрастия, но не видим систематического анализа, потому что он не наблюдает естественной взаимосвязи России XVII века и России при Петре Первом.