День был пасмурный; густой туман расстилался по полям, но часу в десятом стало ясно. Около полудня показалось несметное татарское полчище. Сторожевые (передовые) полки русских и татар сцепились между собой, и сам Дмитрий выехал вместе со своей дружиной «на первый суйм» открывать битву. По старинному прадедовскому обычаю следовало, чтобы князь как предводитель собственным примером вызывал у воинов отвагу. Побившись недолго с татарами, Дмитрий вернулся назад устраивать полки к битве. В первом часу началась сеча, какой, по выражению летописца, не бывало на Руси. На десять верст огромное Куликово поле покрылось воинами. Кровь лилась, как дождевые потоки; все смешалось; битва превратилась в рукопашную схватку, труп валился на труп, тело русское на татарское, татарское на русское; там татарин гнался за русским, там – русский за татарином. В московской рати было много не бывавших в бою; на них нашел страх, и они пустились в бегство. Татары со страшным криком ринулись за ними и били их наповал. Дело русских казалось проигранным, но к трем часам пополудни все изменилось.
Сергий Радонежский благословляет Дмитрия и Владимира. Миниатюра из «Сказания о Мамаевом побоище.
П. Д. Кившенко. Сергий и Дмитрий.
В дубраве на западной стороне поля стоял избранный русский отряд, отъехавший туда заранее для засады. Им предводительствовали князь Владимир Андреевич и волынец Дмитрий Михайлович Боброк, прибывший из литовских областей служить Москве. Увидев, что русские пустились бежать, а татары погнались за ними, Владимир Андреевич порывался ударить на врагов, но рассудительный Боброк удерживал его до тех пор, пока татарская рать, устремившись в погоню за русскими, окончательно не повернулась к ним тылом. Тогда на счастье русским ветер, дувший до того времени в лицо сидевшим в засаде, изменил свое направление. «Вот теперь час пришел, господин князь, – сказал Боброк, – подвизайтесь, отцы и братья, дети и друзья». Весь отряд стремительно бросился на татар, которые никак не ожидали нападения сзади. Убегающие русские ободрились и бросились на татар. Тогда в свою очередь на полчище Мамая нашел панический страх. Поражаемые с двух сторон татары бросали свое оружие, покинули свой стан, обоз и бежали опрометью. Множество их утонуло в реке. Бежал сам тучный Мамай, бежали все его князья. Русские гнали татар верст на тридцать до реки Красивой Мечи.
Победа была совершенная, но за то много князей, бояр и простых воинов пало на поле битвы. Сам великий князь хотя не был ранен, когда открывал битву с татарами «на первом суйме», но доспехи на нем были помяты. Похоронив убитых, великий князь со своим ополчением не преследовал более разбитого врага, а вернулся с торжеством в Москву и хотел немедленно послать войско в Рязанскую землю, чтобы разорить ее за измену Олега; но рязанцы приехали к нему с поклоном, извещали, что князь их бежал, и изъявляли желание быть в послушании у московского князя. Дмитрий отправил к ним своих наместников.
Тохтамыш, воцарившись в Сарае, отправил дружественное посольство к Дмитрию объявить, что общего врага их нет более и что он, Тохтамыш, теперь владыка Кипчакской Орды и всех подвластных ей стран. Дмитрий отпустил этих послов с большой честью и дарами, но не изъявлял знаков рабской покорности. На другой год Тохтамыш отправил ко всем русским князьям царевича Акхозю с требованием покорности и дани; Акхозя, доехав до Нижнего, не посмел ехать в Москву. Это показывает, что в Москве считали дело с Ордой поконченным и не боялись ее: там после сокрушения Мамая не предпринималось никаких мер ни к дальнейшему истреблению татар, ни даже к собственной обороне.
В следующем (1382) году Тохтамыш двинулся наказывать Русь за попытку освободиться от татар.
Весть о походе Тохтамыша, однако, хотя поздно, но все-таки дошла к Дмитрию прежде, чем татары приблизились к Москве. Дмитрий с воеводами и ратью выехал из столицы, соединился с некоторыми князьями и совещался, как им отражать врага.
Внезапность нашествия произвела такое впечатление, что князья, воеводы и бояре совсем потеряли голову. Между ними началась рознь, взаимное недоверие; великий князь побоялся идти навстречу хану, повернул назад и, покинув Москву на произвол судьбы, бежал в Переяславль, оттуда в Ростов, а затем в Кострому.
Отправленный Дмитрием в Царьград для посвящения в митрополиты Митяй утонул на пути, а один из его спутников, Пимен, составив подложную грамоту от имени великого князя, был посвящен царьградским патриархом, но по прибытии в Москву подвергся гневу Дмитрия и был сослан в Чухлому. Тогда великий князь пригласил в Москву Киприана и признал его первосвятителем: это было в 1381 году. Теперь, во время нашествия татар, этот митрополит оставался в Москве. Киприан был чужеземцем, не мог иметь на народ такого влияния, какое оказал бы митрополит, русский по происхождению, да и сам Киприан был чужд национальных русских интересов и думал прежде всего о себе. Митрополит и бояре бросились первыми из города: их выпустили, но ограбили; а когда за ними стали убегать другие, то ворота закрыли; одни встали у ворот с рогатинами и обнаженными саблями, угрожали бить бегущих, а другие метали в них камни со стен. Наконец это смятение несколько утихомирил приехавший в Москву князь Остей, внук Ольгерда. Он убедил москвичей выпустить часть народа и затворился в Кремле с теми, кто решил остаться; бояре, купцы, суконники и сурожане сносили в Кремль свои товары; кроме москвичей в город набежал народ из окрестностей: все надеялись на крепость каменных стен и спешили в Кремль со своими пожитками; женщины с детьми толпами бежали туда же. По позднейшим спискам летописи, сами москвичи сожгли тогда посад около Кремля.