Зажав папку в подмышке, Альберт думал, что можно в самом деле оставить Адкинса на дообследование. Ведь это никому не повредит. Ведь если Адкинс и правда
"слышит голоса. Один голос",
то это тем более будет кстати.
"Мне жаль, что я ничего больше не могу сделать. Надеюсь, они меня простят. Я очень беспомощен".
У Альберта побелело в глазах. Он едва не уронил чашку. Достав спрятанные испаритель и ампулу и сунул их в папку так, чтобы они не выпали.
Дорога до работы и лица людей, густой смог с туманом, старческий тягучий голос, призывающий к фаджру.
Альберту захотелось смеяться, но желание быстро прошло, превратившись в кривую улыбку, ухмылку. Он вспомнил, что такое фаджр. Фаджр -- утренняя молитва. Правда ли те, к кому обращён этот призыв, молятся? Или они делают это по привычке? Альберт знал ответ.
-- Фаджр -- не совсем фаджр, -- сказал он вслух, поглядев на отражение своих карих глаз в зеркало заднего вида. -- А русская колыбельная -- не совсем русская. И не совсем колыбельная. Но это всё, что у нас осталось.
Как ни странно, эта мысль чуть-чуть подняла ему настроение. Потому что Альберт осознал, что всё это время Лин была права.
Аурей Джебедайя Адкинс просто-напросто сумасшедший. И глубина его беспомощности -- вера больного человека. Значит, единственный способ показать ему, что никакой беспомощности на самом деле нет...
Альберт скосил глаза на папку с делом. Та лежала на переднем пассажирском сиденье и приоткрылась, испаритель и ампула скользнули по гладкому пластику страниц, выпали из папки.
Альберт улыбнулся чуть шире. В сердце его был страх, но стучало оно быстро из-за предвкушения чего-то хорошего.
Как обычно, парковка Оак Мэдоу была пустой. Альберт быстро припарковался и почти что бегом ринулся в здание, а оттуда по лестнице на второй этаж, в кабинет. Адкинс, несмотря на раннее время, не спал, смотрел из непрозрачного окна в коридор.
Альберта это даже обрадовало. Адкинс ждал, или это ещё одно совпадение? Альберт не знал. Ему было всё равно.
Его сердце колотилось часто-часто. Он очень долго ходил по кабинету кругами, пока не успокоился достаточно, чтобы перечитать документы в папке. Он заглянул в них только для вида, потому что всё, что нужно, он знал и так, а ненужные подробности таковыми и остались.
Парковка Оак Мэдоу понемногу заполнилась машинами. Седан Пилипчика, городской вседорожник Зильбермана, транспорт прочих коллег. Альберт знал, что пока Зильберман доковыляет до своего кабинета, пройдет не меньше десяти минут, а там уже и время осмотра Адкинса подойдёт.
Эмпатология будет после.
А значит настало время принимать фанейротим.
Как и всегда Альберт приготовил раствор. Руки слегка подрагивали, потому что было во всём этом что-то запретное, незаконное. Альберт вспомнил сон про знакомство с Лин, ту его часть, где они были в парке и точно так же готовили себе раствор фанейротима, только другого.
Приятные мысли. Альберт закрыл маской испарителя нос и рот, сделал глубокий вдох.
И была радость. И было счастье. И была эйфория. Именно для этого и употребляют фанейротим те, кто делает это нелегально. Время ускорило ход, расслабленный от удовольствия на стуле Альберт уставился в циферблат, глядя, как минутная стрелка совершает оборот. Время он рассчитал грамотно. Самый пик эффекта препарата закончился тогда, когда Зильберман закончил консультацию.
Альберт знал, что может отказаться. Но зачем?
Одним махом поднявшись со стула, он пошатнулся, но тут же усилием воли заставил себя встать прямо. Это оказалось легко. Взял со стола папку. Выходя из кабинета, посмотрел на своё отражение в дверце шкафчика с книгами и подмигнул.
По коридору шагалось легко и замечательно. Альберту хотелось бы идти подольше, но он слишком быстро дошёл до нужной комнаты.
-- Доброе утро, -- поздоровался он с прикованным Адкинсом и махнул рукой охраннику, разрешая ему выйти наружу.
-- Доктор Горовиц, -- вежливо склонил голову Аурей и глухо пошумел пластмассовой цепью наручников. -- Я вижу, что вы сегодня в хорошем настроении.
-- Ещё в каком!
Всё было весело, всё было интересно. Заиграй внезапно музыка, Альберт бы кинулся в пляс, но даже намазывать гелем липучки и лепить их Аурею и себе было немногим хуже.
-- А вы ведь изрядно напугали меня!
-- Я знаю, -- Аурей снова склонил голову. -- Извините меня за это. Я так ощущаю.
-- Я вас не виню! Что вы! Что вы!