Я позвонила Павлику и первый раз в жизни подло соврала ему, сказав, что поеду навестить отца в пригород…
Много позже мы с Боренькой курили, взобравшись с ногами на подоконник. Дженис Джоплин, разрывающая мембраны колонок, говорила все за нас. Меня слегка трясло от пережитых чувств. Я знала, что подобные волнения смертельно опасны мне, но была благодарна жизни за то, что она меня ими балует…
– Ты не думай, – внезапно спустился на землю Боренька. – Это вовсе не норма для меня. Не очередное приключение… Никогда такого не было, чтобы вот только познакомились и сроднились… Я обычно дикий. Долго очень принюхиваюсь…
– Я знаю, – я действительно как-то сразу, с первого же объятия знала, кто он, и что для меня значит его появление. – У меня такое чувство, что …
Я запнулась, потому что не хватило слов. Засмеялась этой вдруг обнаружившейся, такой непривычной для меня словесной немощи. Как хорошо… Как хорошо, когда происходят такие встречи и такие чувства. Полностью взаимные, нежданные, безусловные… И, главное, случившиеся сами собой, по велению судьбы, а не подстроенные кем-то из их участников. Я была так рада, что в мире еще существуют самостоятельно случающиеся приключения, что забыла про все на свете…
Чтобы не скатиться до банальщины, пытаться выразить словами то, что ими не описуемо, мы сразу перешли на другие темы.
– Говорят, у Джоплин был подобный случай. – задумчиво произнес Боренька, – Она сидела в ресторане и в раздражении оглядывала окружающих. Она была совершенно одна – как всегда, в целом свете, всегда, за исключением тех моментов, когда выходила на сцену и разделяла себя с публикой – совершенно одна, хотя и в окружении множества любезных доброжелателей… Они видели в ней могущественную рок-звезду, преклонялись перед ее заработками (она была первой женщиной, получавшей за концерт такие сумасшедшие деньги), торчали на ее песнях, но абсолютно не знали, что она на самом деле из себя представляет. А Дженис всем доверяла. Говорила что-то смешное, вроде: «Я им верила. В смысле, я бы не стала давать им деньги, но я по крайней мере разговаривала с ними открыто…» Верила и оттого страшно страдала. Потому как люди потихоньку съедали ее. Они говорили с ней одну минуту, а через два дня журналы уже печатали – о чем, и почему Дженис хотела держать это в секрете… Так вот однажды, дойдя уже до ручки от такого окружения, ужиная в ресторане, Дженис попросила привести к ней первого встречного симпатичного парня, не объясняя, кто она такая. Она всегда хотела полной свободы, и вот теперь мечтала о свободе от самой себя. Парня привели, он тут же узнал ее и приложил руки к груди в знак признательности. Это был тогда еще молодой и никому не известный Эрик Клэптон… Так и с нами. Я загадал на первую встречную, хотел подарить студии, а вызвал – тебя. Ту, что не для всех, а для меня одного…
/Покинутая женщина/ Устанет от ожидания / И может обезуметь / В минуты одиночества / – спела нам Дженис, оправдывая свое последующее самоубийство. Говорят, она намеренно вколола себе большую дозу героина. Еще говорят, что когда-то в молодости в одном маленьком техасском городке она отдалась всем игрокам футбольной команды в честь их победы. Она носила безумные наряды, огромные шляпы, вплетала в волосы розовые перья… И кровоточила песнями.
«Выдох поколения бунтарей», – так называли сумасбродную Дженис, поющую совершенно не по правилам, противореча всем законам вокала, не голосом, поставленным и благозвучным, а чувствами… оголенными нервами…
Тема сменилась. Я сильнее прижалась к Бореньке, чтоб тоска не пролазила в сердце. Пронзительные блюзы Дженис Джоплин всегда делали меня ненормальною…
– Гребенщиков на одном концерте рассказывал, как они с писательницей Толстой пытались найти русский эквивалент английскому слову «блюз». И нашлось такое слово. «Скорбец», – называется. И, ты знаешь, мне сейчас вдруг показалось… то есть я надеюсь, что это просто моя фантазия, но все-таки страшно стало… показалось, что это – наше слово. О нас. Понимаешь?
И это тоже оказалось близко, и это тоже оказалось общим ощущением. И мы, как герои мультфильма про котенка Гава, предлагали друг другу «бояться вместе»…
– Ты куда улетела, Сонычко? – Боренька несколько раз провел ладонью перед моими глазами. – Расстеклите взгляд, девушка. О чем истерика? Ты обиделась, что ль? Повторяю, не нужен мне никто, кроме Сэмушки, да и не возьмет меня никто другой, с моими-то сумашедшими идеями. А Сэм их понимает. Они ему родные, потому что почти что вместе когда-то делались… Вот если с ним окончательно не срастется, тогда будем искать кого-нибудь постороннего.