Марину привезли нам – как большой праздничный торт – на маленьком столике с колесиками. Измученные ожиданием гости так ей обрадовались, что даже забыли скрыть оживление. На миг показалось, что сейчас похватают ножи и вилки, повяжут салфеточки и со счастливыми улыбками побегут к покойнице, делить, кому какой кусок достанется.
Но нет, быстро нормализовались. Оказалось, хлопотами с доставкой тела к месту прощания занимались сплошные женщины, потому гроб нести было некому. Водитель катафалка попался на редкость бессердечный и с грыжею, потому от машины к дому Марину везли таким странным способом – на журнальном столике. В гробу на колесиках.
Увидев на веранде гостей, везущие гроб женщины испуганно вскрикнули, закачали головами, мол «У нас не готово еще ничего!», и мягко всех выставили обратно во двор. Сразу было ясно, какая из женщин – Маринина мама. По пугающе Марининому, такому неповторимо прямому взгляду и по беспокойно бегающей вокруг нее молоденькой девушке, каждую секунду громким шепотом переспрашивающей: «Ма, все нормально? Ма, капли не дать?» Девушка – она же, Алина, сестра покойницы, – была заплакана куда больше матери, на нас смотрела широко раскрытыми глазами и испугано. Мы явно казались ей ненужными источниками хлопот. А мать, молодец, держалась. Приветствовала нас поклоном головы и деловыми просьбами. Эх, спасительная вещь – необходимые хлопоты. Если б они не заканчивались! Если б не давали матери остаться со своим горем и осознать его!
На Маринину маму и сестру пало сразу множество дел. Карпик, Жэка и другие организаторы брали на себя доставку гостей и стол на поминки. Остальное должны были организовать родители. Но отец, не выдержав, попал в больницу с сердечным приступом, потому все складывалось так, что Маринкиной маме задуматься было некогда.
Я только сейчас поняла, как верно и как здорово, что в мире существует такая вещь, как дурные традиции. Раньше все эти пышные похороны – с множеством мелких глуповатых ритуальчиков и больших ритуалов, с торжественным застольем в конце, перерастающем так или иначе в банальную пьянку – казались мне нелепой выдумкой чьего-то больного воображения. Но теперь все стало ясно. Их придумали для того, чтоб навесить на родственников умершего побольше неотложных хлопот и обязанностей. Чтоб некогда было им сходить с ума и по-настоящему скорбеть о своей потере…
Ах, если б и меня сейчас втянули бы в подобные дела, чтоб можно было куда-то деться от обдумывания!
Я смотрела на Маринину маму с улицы сквозь стекло веранды и… шмыгала носом, готовясь расплакаться. Павлуша успокаивал меня немного испуганно, немного раздраженно. Привел меня в себя смешной формулировочкой:
– Ну, тише, малыш, ну чего ты? Ну, еще не началось ведь ничего! Еще рано плакать…
Мать самоубийцы чувствовала повышенное внимание к себе, но не скукоживалась, не поджимала гордо губы, обижаясь на обилие жалости. Напротив, поднимала глаза и…улыбалась.
Грустно и немножечко удивленно, совсем по-Маринкиному… Она чувствовала себя обязанной поддержать нас. Она, как и Марина, считала себя ответственной за весь мир и все пыталась сделать его лучше…
Интересно, ну хоть она что-нибудь предчувствовала? Или как все мы, отмахивалась мимоходом. Ныряла в свои дела, не обращая внимания на то, что голос дочери звучит все неувереннее, а мысль все больше путается. Нет… Она, наверное, понимала, что происходит нечто серьезное. Но изменить ничего не могла. Только ждать. Только верить, что жизнелюбие победит в Марине тоску и депрессию. Только поддерживать, выскребая по сусекам души остатки бодрости, забывать обо всех своих личных неурядицах, воодушевляться и рассказывать дочерям, как мир прекрасен и гармоничен. Вот единственное, что мать могла сделать для Марины… Хотя наверняка делала намного больше, наверняка суетилась, может даже втайне бегала к врачам или к бабкам… Не помогло.
/Те, кто ее теряли,/ Верили в чудо, ждали…/ Сами себе внушали:/ Скоро уже просвет./ Лишь просыпаясь, в тайне,/ С губ пересохших драли/ Ужас и гарь отчаянья/ Вместе с бессильным «нет!»/ К белым халатам снова,/ Рушили в хлам основы, / Были на все готовы: / Вот вам и кнут и лесть./ Долго скребли остатки,/ Делали вид, мол, гладко,/ Богу носили взятки…/ Зря. У него все есть./ – это написалось в мыслях сегодня, когда весть о Марининой смерти была осознана. Это рвало изнутри, но я – умничка, догадалась, никому не причинять боль, никого не мучить – держу в себе и никому эти строки не читаю… Да и кому читать? Маринки нет, а остальные – не те ценители…