— А может, и нет никакого хищника?! — сказал сам себе Матвей. — Случайное совпадение не связанных между собой событий. И смерть Светланы Родиной никак не связана с коброй в каюте. А мы тут напридумывали: мотив, преступление… Как дети, честное слово! Иди-ка ты, брат, спать. Скушай половинку яблока и ступай. Утро вечера мудренее. А кушая яблоко, будь внимателен: лучше увидеть в нем целого червяка, чем его половинку.
Матвей взял нож, выбрал яблоко, но разрезать его пополам не успел — в прихожей ожил и залился звонкой птичьей трелью дверной звонок. Матвей кинулся к двери, на ходу запахивая полы халата.
— Иду, иду… — Матвей взялся за ключ. — Кто там?
Звонок продолжал трезвонить, не утихая ни на мгновение.
— Кто там? — чуть громче спросил Матвей.
Все та же трель. Словно не слышал ночной гость вопроса. Или не было за дверью никого, просто шутил какой-нибудь малолетний балбес: залепил нажатую кнопку звонка скотчем и убежал. В комнате сонно заворочалась Аня.
Матвей не стал снимать с двери цепочку — щелкнул замком и приоткрыл дверь.
— Хватит трезвонить, — сказал он в темноту. — Кто там?
Нет, на малолетнего проказника ночной гость похож не был. И на почтальона тоже. Высокий, широкоплечий… Лица не видно, слишком темно.
— Извините, — в некотором замешательстве хрипло сказал незнакомец. — Кажется, я ошибся подъездом.
В руках мужчины блеснул какой-то металлический предмет: то ли нож, то ли ножницы по металлу.
— Да, — холодея, кивнул Матвей. — Наверное, ошиблись. Бывает…
Мужчина попятился.
— До свидания, — сказал он.
— До свидания.
Матвей захлопнул дверь, дважды повернул ключ и припал спиной к стене, оглушенный биением собственного сердца.
— Кто это был? — сонно спросила Аня.
— Ошиблись, — солгал Матвей.
Потому что не было никакой ошибки, и Матвей это понял. Это был точный расчет.
Аня наверняка не выдержала бы трезвона и открыла дверь. Перекусить цепочку ножницами — дело одной секунды. Дальше парень входит в квартиру и… Но Аня была не одна. Этого незнакомец не ожидал и растерялся.
— И теперь она не будет одна, — прошептал Матвей. — Насколько это зависит от меня. Но… Что же делать?! Что же делать…
Осторожно, чтобы не потревожить заснувшую Аню, он лег в постель под жалобный стон диванных пружин и замер, маясь без сна, а в голове царила полная сумятица.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
У него было лицо военного. Если судить по фотографиям в газетах, по репортажам из Чечни, у всех людей, видевших смерть, были такие лица. Это, должно быть, явилось следствием жесткости и понимания относительности человеческой жизни: запавшие скулы и слегка лихорадочный взгляд. Такие лица Оболенский видел по телевизору в сценах расстрела у осужденных и у их палачей. Во все времена люди с одинаковыми лицами стреляли друг в друга. Во всяком случае, на доморощенных «магов», с которыми Вадиму Владимировичу приходилось иметь дело в издательстве «Олма-пресс», Бойко похож не был.
— Очень рад встрече, — поздоровался Оболенский. — Извините, что заставил вас ждать в холле. Дела… Прошу в столовую. Сейчас подадут обед.
На Бойко был черный костюм, черная рубашка и жемчужно-серый галстук, но инстинктивно Вадим спросил себя, почему гость в штатском. И волосы гостя тоже были черными с едва намечающейся сединой. Лицо загорелое, отмеченное не только морщинами: бледный шрам пересекал левую щеку от скулы до уха. Нож или прикосновение пули?
Бойко пропустил вперед Надю, которая впорхнула в столовую легко и оживленно, как птичка, и тут же начала щебетать о чудесной погоде, о том, как ее начали узнавать на улицах, о письмах и звонках неизвестных поклонников. Ее пустая болтовня была к месту: заполняла натянутое молчание, во время которого гость и хозяин оценивали друг друга.
Столовая находилась в просторном помещении, обставленном изысканными сервантами, которые были заполнены антикварной посудой весьма почтенного возраста. На одной из стен висели турецкие кривые сабли, ятаганы, русские шашки и мечи, австрийские и французские шпаги и рапиры, кинжалы, дуэльные пистолеты явно не позднее восемнадцатого века. Как ни странно, в отличие от Ивана, Бойко относился к холодному оружию, как оно того и заслуживало — холодно. Впрочем, и к «горячему», то есть огнестрельному, тоже. Кровь, раны — нет, это слишком грубо, это для наемных убийц и грабителей с большой дороги, а таковым Владимир Семенович себя не считал. А считал он себя искателем приключений, чем-то вроде авантюристов прошлых веков, корсаров двадцать первого века. Таким, во всяком случае, ему хотелось себя видеть.