— Ты сегодня другой, — сказала она через несколько минут, когда он немного успокоился. — Зверь, порождение мрака и ночи, волшебник…
За окном была ночь, а в зеркале плясали искорки свечей, удивительным образом выписывая рельефные узоры на потолке, картинах в толстых позолоченных рамках и на персидском ковре, освещая по-новому фигурку африканского божка с разинутым, словно в неслышном крике, ртом.
— Я люблю тебя, — ответил Вадим. — И хочу быть с тобой. Везде. И всегда. Долго-долго. Целую вечность.
— Не могу представить себе вечность.
— Это все время мира, моя маленькая леди, повелительница змей, амазонка.
— Ты меня совсем не знаешь… Я… Ты…
Надя прикусила язычок. Она не могла сказать, что боится змей до смерти, что ни разу в жизни не дралась и никогда бы не справилась с тремя здоровенными мужчинами и что Вадим путает ее с другой девушкой. Нет, подумала она. Иногда правда хуже всякой лжи. Потом, когда-нибудь, она все расскажет, но не сейчас.
— Я знаю о тебе все, — беззаботно сказал Оболенский. — А то, что я не знаю, и знать не следует. Конец абзаца. Точка. Хочешь выпить?
— Нет.
— А чего ты хочешь?
— Хочу уехать с тобой на какой-нибудь остров на самом краю света. Сейчас же. Немедленно. И чтобы никаких телефонов, никаких пейджеров. Только ты и я.
— Мы погибнем от информационного голода, — перевел разговор в шутку Вадим. — Это раз. И как же быть со зрителями? Ты теперь сияешь на всех плакатах, открытках, календарях… Я не могу позволить тебе упасть с небосклона! Это два. А по рюмке коньяка мы просто обязаны выпить. Даже не спорь. Это три.
Он легко поднялся с кровати, накинул халат и подошел к бару.
— Коньяк согревает душу и открывает сердца, — сказал он, наливая золотистую жидкость в рюмки. — Иногда он даже позволяет увидеть новые горизонты. Это так здорово: стена рассыпается, и перед тобой — дальние дали, вышние выси. И ты радуешься.
— Чему?
— Новой дороге, которая куда-то ведет.
— Куда?
— Это и предстоит выяснить.
— А-а… — догадалась Надя. — Ты о визите Бойко?
— Интересный тип. Держи, — он уселся на кровати и протянул девушке рюмку. — Ты хорошо его знаешь?
— Так… — пожала плечами Надя. — По работе только. Да и то… Мы и раньше редко виделись, а сейчас и подавно. Ты ведь знаешь мой распорядок.
Да, Оболенский знал ее распорядок. Сам же и составлял. С утра вскочила, сделала лицо, помчалась под полными парусами на студию, дружеские приветствия — как дела? прекрасно выглядишь! — костюмерная, сценический макияж, репетиция, очередная перепалка с режиссером, команда оператора, и вот все замерли — съемка. А вечером можно выкроить минутку и включить телевизор, чтобы посмотреть на саму себя. Вот она, молодая, уверенная, двигается легко, словно плывет. Ее много, она повсюду — на витринах, улыбается с рекламных щитов, заглядывает в квартиры через миллионы телевизоров. А вот сейчас, когда она лежит рядом с Вадимом и смотрит на пламя свечей, то замечает, что ее совсем мало, птичье перышко, пушинка, — подует ветер, и она исчезнет без следа. Может быть, ее вообще нет — есть любовница, выдающая себя за другую девушку, есть певичка, мечтающая избавиться от хозяина, есть плакатная красотка, холодная и фальшивая, есть работа, а самой Нади нет.
Вот Вадим — другое дело. И Бойко — другое дело.
— Он злой, — сказала Надя. — Я его боюсь. Он ничего не делает просто так. И с тобой он познакомился неспроста. Ему что-то нужно.
— О господи! Моя ты маленькая! Всем что-то нужно друг от друга. На этом стоит свет.
— На этом стоит тьма, — Надя одним глотком выпила коньяк и уронила рюмку на пол. — И я не маленькая. А Бойко злой, злой, злой!.. Я это чувствую. Только не знаю, что он задумал. И зря ты усмехаешься!
— Извини… Но ты такая смешная, когда сердишься.
— Давай уедем, — умоляюще произнесла Надя.
Оболенский допил коньяк, улегся рядом с девушкой, прошептал на ухо:
— Ты же знаешь, что я не могу все вот так бросить. Я очень люблю тебя. Я больше всего на свете хочу быть с тобой на коралловом острове, смотреть сквозь пальмовые ветви на звезды, болтать с тобой о всяких пустяках и чтобы ты прижималась ко мне, как сейчас, и дергала пальчиками за нос, за мой невообразимый, потрясающий, сногсшибательный нос… Но если я все брошу, то с чем мы останемся? С носом? Кем мы будем? Тени в толпе смутных теней, стертых забвеньем?
— Я тебя прошу.
— Прекрати этот детский сад, дорогая моя. Тебе уже пора стать взрослой. У тебя прекрасная работа… Ведь у тебя прекрасная работа? Тебя окружает масса подружек и почитателей, а ты стоишь в центре, в лучах славы. А это хорошо — быть в центре: в центре событий, в центре внимания…