Одна мысль об этом была так страшна, что Наде захотелось выть. Нет, изо рта ее не вырвалось ни звука, и никто не видел, как глаза ее за темными стеклами очков молили: «Помогите! Не смотрите на меня так! Не избегайте меня! Если вы и дальше будете меня сторониться, я ведь и вправду превращусь в Сати, в чудовище!..»
Наконец Надя не выдержала и в панике, как птица, ищущая спасения, продираясь сквозь людские дебри, в отчаянии побежала к эскалатору. Прочь от взглядов, домой, в единственное место, где можно вернуть равновесие. Она бежала, опустив голову, не оглядываясь, и потому не видела, что за ней по пятам следует Бойко.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Бойко шел следом за девушкой, пытаясь видеть ее глазами, угадать настроение и мысли. А мысли эти не были радостными. Люди, обгоняющие ее, шедшие ей навстречу, — чужие, незнакомые люди — образовали вокруг девушки прочную стену, глухую, без единого окошка, без дверей, в которые можно было бы постучаться. Люди уступали Наде дорогу, сторонились — не допускали, чтобы она слилась с ними. И хотя на улицах была невообразимая толчея, вокруг девушки всегда оставалось свободное пространство.
Бойко отметил, что никто у нее ничего не спрашивал, никто даже не задел ее плечом, словно она была предана анафеме или проклята. Лицо ее было ее тюрьмой. Лица прохожих, стекла автомобилей, стеклянные витрины магазинов — все превратилось в безжалостное зеркало, и девушка повсюду натыкалась на собственное отражение.
«Нет, это гораздо хуже тюрьмы, — решил Владимир. — Из тюрьмы ты можешь выйти, в конце концов, устроить побег. Но куда убежать от своего лица? В этом-то и есть весь ужас заточения. Словно граф Монте-Кристо, брошенный в мешке у крепостных стен замка Иф, только без всякой надежды на освобождение».
Бойко нужно было поговорить с Надей. Девушка нужна была ему для последнего акта спектакля. Но как подобрать слова, как убедить ее оказать помощь, когда она находится в таком состоянии? Взывать к милосердию? Шантажировать угрозой разоблачения Ольги? Напомнить об одолжении, которое он ей оказывает, договорившись с доктором Сомовым? Но Надя, похоже, еще не определилась. Маска страшит ее больше, чем изуродованное лицо.
«Ее колебания можно понять, — думал Бойко. — Нужно просто объяснить ей разницу между маской и личиной. Личину надевают, чтобы скрыться от людей, отдалиться от них, встать над ними, отрезав все пути. В ее случае маска, наоборот, восстановит тропинку, разорвет круг одиночества. Она поймет и согласится, а согласившись — поможет. Иначе — никакого доктора Сомова. Это честное предложение, от которого невозможно отказаться».
А что будет потом? Бойко поморщился, отгоняя ненужную сентиментальность. Какая разница. Получив деньги, он исчезнет, закроется за стенами «Крепости». А Надя?
Получив маску, она будет жить хрупкой надеждой найти среди людей кого-нибудь, кто, как и она, потерял лицо. Оболенский ей в этом поможет. Тогда тюрьма одиночества расширится: рядом с ней будут такие же узники — люди той же судьбы. Она будет засыпать, слушая бесчисленные стоны, проклятия, жалобы, плач… И знать, что она не одна такая, не одна.
Неизвестно, утешит ли ее такая жизнь. Тюрьма размером с город все равно остается тюрьмой. Приговор бессрочен, а единственное преступление, в которых обвиняются узники, — потеря лица.
«А ведь долго так продолжаться не сможет, — понял Бойко. — Оболенский не выдержит напряжения и тоже обвинит ее в том, что она утеряла красоту, перестала быть желанной. Отправил же он свою жену на лечение в Италию, с глаз долой… И Надя станет преступницей для единственного человека, который ее любит. В этом суть современных человеческих отношений, и, значит, весь наш мир — огромная тюрьма. Гамлет был прав. Но все равно ее положение узника — наихудшее, потому что если остальные люди утеряли свое духовное лицо, то она — и физическое тоже».
«Но даже у узника есть надежда, — продолжал размышлять Бойко. — Надежду может дать маска. Она превратится во второе лицо, со временем станет броней, и, закованная в эти доспехи, девушка без сожаления расстанется с именем, возрастом, лентой первой красавицы. Может, тогда она почувствует себя победительницей — свободной, сильной, неприступной за тонкой пленкой синтетической безопасности, которую я ей обеспечу?
Свобода! Вот то слово, с которого нужно начинать разговор! Ведь Надя всегда мечтала стать независимой и свободной! Правда, свободу она понимала не как полет в поднебесье. Скорее, как надежное гнездо, устроенное на вершине неприступной скалы, — этакое комфортабельное гнездышко, оснащенное скатертью-самобранкой и рогом изобилия. Да, видимо, целью ее существования была свобода, внутренняя и материальная, пусть даже под крылом Оболенского. И она своего добилась бы, если бы не пузырек с кислотой…