Традиция — это не Собрание сочинений Чехова или режиссерских экземпляров Станиславского, стоящих в шкафу даже и времен самого основателя Художественного. Традиция не может жить иначе, нежели производить свою работу внутри человека. Традиция не бывает безличностна. Быть человеком традиции — это значит согреть своего героя (героев) личным теплом, будь ты режиссером, драматургом или актером. Но сегодня мы как раз живем с ощущением, что это наше личностное тепло не востребовано не то что культурой, но и всей жизнью. Что-то существенное сломалось, будто сам человек уменьшился.
Стоит сравнить «Лес» в постановке Татьяны Дорониной 1993 года (спектакль до сих пор в афише) и «Лес» образца 2005 года на сцене в Камергерском, чтобы понять генеральный смысл верности и «эксперимента». Доронинский спектакль оценивался, естественно, как традиционный и рассчитан был на ту старого покроя публику, что считает посещение спектакля своей культурной обязанностью. В Островском Т.В.Доронина давала эпоху — очень крупно и ярко, но и очень актуально звучали «различные страшные вопли нашего времени, различные теории, более или менее уродливые, более или менее фантастические» (А.Григорьев). Вспомним, каким действительно фантастическим было это время бешеных денег, умопомрачительных капиталов, как нещадно грабило «время гласности» русского человека, пожирая у него последний грош. Время, когда «одни еще не умерли от нищеты, а другие еще не умерли от обжорства» (В.Галактионова). Т.В.Доронина ставила узнаваемого Островского — в прекрасных, красивейших декорациях, отменных исторических костюмах. И мы, публика, буквально цеплялись за эту старую Россию — цеплялись глазом и мыслью, что если русские люди тогда пережили эти соблазны, эти реформы, — так и мы, переживем! Бог не выдаст, свинья не съест… Но… говорила она и о том, как снова реформы сдвинули с места наш люд, как изменил сознание коммерческий соблазн; как все больше и больше стало цениться «умение жить», и все больше и больше вытесняться из жизни непрактичное, нерасчетливое, неутилитарное.
Доронина ставила почвенного Островского — и тут она, действительно, вернула ему честь русского писателя, изрядно изъеденного социальностью советского времени. Даже купец Восмибратов был далек от привычного стереотипа персонажа «темного царства»: он игрался актером в достоинстве своего сословия. В вольном дыхании усадебной жизни, в ликующей «природности» жил свой огромный положительный заряд. И, конечно же, тема актера (и трагика, и равно комика) звучала как тема творческого преображения жизни. Без этих актеров-идеалистов русская жизнь лишилась бы чего-то очень существенного — сердечности и душевности, открытости и смелости.
Доронина не ставила отвратительного спектакля о дрязгах и дряни жизни, а потому уже тогда нарождающаяся «новая критика», учившаяся «тащиться» от эстетизации «цветов зла», спектакль не поддержала (за исключением редких и честных профессионалов). Все гуманистическое, все созданное под знаменем традиции, критическому цеху стало стремительно надоедать. Уже тогда хотелось какой-нибудь «свободы с душком»…
«Лес» в репертуаре на Камергерском появится через двенадцать лет после доронинского спектакля. Модный Серебрянников откровенно хулиганил и «бичевал», так как такое хулиганство разрешило «само время» и театральное начальство. Спектакль оказался очень бойким, но и ужасно скучным: ну, сколько можно хоронить «совка» и «советский образ жизни»? Режиссерский «прикол» прочитывается сразу: 70-е годы XX века, «кримплен» и горничные в белоснежных наколках на голове (словно из партийного спецбуфета), радиола и чистенький детский хор (страсть «советикусов» к хоровой музыке), фотообои и Высоцкий, немыслимые «роскошные» броши и прически парт-жен. И… никакой морали. Ведь смеяться над тем, что в «СССР не было секса» начали гораздо раньше, чем режиссер задумал «Лес». С идиотским пафосом подростка-переростка, впервые узнавшим «про это», режиссер свою главную оппозиционность к «совкам» сосредоточил на утверждении: «секс был», похоть была, вожделение и «женское раскрепощение» — были, были, были! Так и видишь режиссера, нервно бьющего ногой об пол… Если «основную тему» спектакля читать как «мысль об ужасе застоя», тормозящим всяческое «развитие личности» (сексуальное, судя по спектаклю, прежде всего), а пародирование нынешнего президента — как «ужас огосударствливания человека», подчинение его чужой воле, то становится до очевидности печально, что именно личность исчезла в новаторской постановке через четырнадцать лет после революции 1991-го. «Расставания с прошлым» не произошло: коллективный «сексуальный сдвиг» женской части спектакля (то бишь коллективизм) вполне одолел артистизм и бескорыстие нищих актеров Несчастливцева и Счастливцева, потому как последних играли нынешние актеры совсем не по-советски, а как-то вне времени. Расставания с прошлым не произошло — в этом спектакле, как и в литературе «поминок по совку» сохраняется какая-то удивительная, неплодотворная, мазохистская зависимость от советских штампов, которую уже перебороли даже нынешние коммунисты.