Истребленье роскошью и истребленье нищетой стоят теперь у барьера в новой истории России как прежде стояли друг против друга насилие и несвободная свобода. Но это нужно понять, нужно увидеть. Первым увидел Барыбин, верный своему «врачебному долгу в мире антихриста», отказывающийся за лечение брать деньги. «Если Бога нет, то все позволено» — говорил классический герой. Если «от бессмертия никуда не деться», то лучше себе многое не позволять — говорит герой Веры Галактионовой. Просто врач. Просто реаниматор. Просто русский человек. Но и Андрей Цахилганов тоже начинает видеть: «Ты посмотри, — говорит он Барыбину, — как душу глушат все, у кого деньги есть!». И слышит его ответ: «Распад тела — неизбежен… А распад души — это уже только наша собственная дурь». И в этом восстановлении в «детях» личностной силы, высокой нравственности видит писательница прорастание того малого, очень малого зернышка подлинности, что было в «репрессивных» и «репрессированных» душах «отцов». Перед иконой «Караганской Владычицы», найденной и выкупленной Цахилгановым-старшим, позже будет стоять его сын, пристально вглядывающийся в мелкую подпись деда — своего «крестьянского деда, не отрекшегося от общей нищеты», как и от Бога. Не здесь ли, в этот момент, начала совершаться перемена участи Андрея Цахилганова — медленное движение от пользователя жизнью к ответственному пониманию ее, тяжкое преобразование себя из «господина» жизни в ее «раба»? Ведь к концу его пути (из антигероев в герои) произойдет медленное истонченее его избыточной плотскости — ни деньги, ни страсти больше «не глушат душу».
Нет, палачи и жертвы не равны — но не равны они перед судом Высшим, перед неизбежностью и неотменимостью бессмертия человеческой души: «святыми становятся жертвы палачей, но не палачи». О стране же по имени СССР Вера Галактионова не желает и не может говорить как об одной «большой зоне». В сущности «вечным Гулагом» видят Россию сторонники концепции доминирующего присутствия насилия в ее истории (Грозный, Петр I, Сталин выстраиваются в один ряд), — концепции, которую писательница не разделяет. Пятнадцать лет назад «лагерная тема» была, пожалуй, и модной, и востребованной — за рыночную демократию и рыночную свободу боролись примерами: «ужасы сталинских лагерей» должны были заслонить ужасы реальности, ускользающей из-под ног.
Роман «5/4 накануне тишины» говорит о постсоветском времени уже как о времени завершений: свобода обезличила страну, «свободный — значит не нужный человек»; «свобода не любит границ, а значит, способна развиваясь и развиваясь, разнести вдрызг, в клочья все и вся: союзы сердец, брачные узы, родственные связи, правительства, государства, континенты, планеты… настоящее и будущее… и все — все — все». Свобода проявила свою тайную, скрытую до поры до времени способность к насилию. И этот новый облик свободы дает все основания Вере Галактионовой поставить во весь рост в своем романе мощную фигуру «бессмертного» Дулы Патрикеича, — верного сподвижника полковника Цахилганова, рыцаря из сословия карателей, «закаленного репрессивной службой» и выучкой ОГПУ. Я понимаю, что от такого поименования в правозащитном ухе может лопнуть барабанная перепонка. Но что же делать, когда свихнутому времени можно противостоять только силой, когда «неприлично-неполиткорректно-нетолерантно» говорить о неизбежном рождении насилия из духа свободного, нагло-свободного времени? Вместе с «бессмертным» Дулой Патрикеичем входит в роман Галактионовой «опасная тема» неизбежности насилия. И неизбежность эта будет возрастать по мере «неостановимости растекания» человеческого искажения в нашем мире. Свобода, которой прежде безудержно пользовались дети разных чинов ОГПУ и дети «системы», в новые времена вновь оказалась оседлана ими — вместо идеала всеобщего счастья настала эпоха счастья личного, отдельно взятого. Свобода заговорила с человеком партийными правдами, развратными словами, превратив человека в некое «оно»: «совмещенного, как общественный туалет, в котором рухнула перегородка» — человека «М-Ж»…