Заметна ли критика язычества за пределами церковного круга? Нет. Заметна ли критика Православия? Да. Сколько угодно. И она не иссякает.
Збигнев Бжезинский — открытый ненавистник России — сказал: «После падения коммунизма главным врагом Америки является Русское Православие». Увы, но и живущий теперь в России г-н Зиновьев высказался примерно в том же духе, только его критика православия звучит еще более предательски, потому что это критика изнутри. У него православие — тоже враг России, затягивающее ее в идеологическую трясину, а ему, видите ли, хочется открытого научного атеизма.
Очень трудно воспринимать и наши собственные претензии к Православию. Во-первых, у нас тяжкое наследство, ибо в русской культурной среде были сказаны такие слова: «догматы православия пережили себя и отошли в область схоластики» (Д. Поленов), «Религия стала трупом» (А. Иванов). Это мы учили христианство по Бердяеву и Розанову, Соловьеву и в лучшем случае по Достоевскому. Это мы наследники старой интеллигентской традиции: нас раздражает церковность и обрядность и мы, с резвостью свойственной «Московскому комсомольцу», всегда готовы поверить любой клевете на «церковников». Это мы будем «нарочно есть колбаску в пост», чтобы показать товарищам, что не верим мы столь быстрому превращению Савла в Павла.
Это наш Юрий Кузнецов написал о жутком шалмане, «крытом именем Боговой матери», о бомжихе России — бледной, страшной, «дуре по самую задницу». Это наш Владимир Личутин в “Миледи Ротман” превратив Ваньку Жукова в еврея, с щедростью оставил ему православную веру (замечу в скобках, что роман Личутина, безусловно, событие. В нем много органичного, русского, подлинного, но много сделанного, сконструированного, хулиганского, отчаянного. Это — современный русский «плутовской роман»).
Это мы предъявляем Православию претензию за вину церковного (никонианского) раскола. Владимир Соловьев, в конце XIX века отвечал на вопрос «Что такое Россия» так: «Россия есть семья народов, собранная вокруг православного русского народа, разделившегося в своем понимании православия и безвыходно пребывающего в этом разделении». Иногда кажется, что и мы недалеко ушли от этого весьма опасного определения. Какая сторона представляет русский народ? Соловьев считал, что разобраться тут нельзя, а если принять «безвыходность», то значит принять путь гибели. Но мы живы до сих пор. Так может быть этот раскол более важен для интеллигенции, чем для самого народа? Естественно, что писателя не может не пленить «национальная стойкость» старообрядцев. В этом году в журнале «Москва» вышла повесть Веры Галактионовой «Большой крест». Отличная повесть. С крупными русскими характерами, из староверов (сегодня многие склонны в их среде искать вечные, незыблемые, сохраненные начала). Быть может нам необходимо «не выяснение веры, а напряженность христианской любви?» (Л. Тихомиров).
Скажем прямо, что писателей раздражает православное учительство. Я понимаю, что надо обладать большой личной смелостью, чтобы как Владимир Ник. Крупин прямо его манифестировать, невзирая на кривые пути своей жизни. Но я понимаю, что прямое учительство в творчестве вызывает недоверие, а творчество теряет свою силу художественную. Рассказ В.Крупина «Красная горка» остается литературой, пока писателю (цитирую) «не подвернулся случай для проверки смирения», пока в нем не заговорил светский проповедник. Между тем, право учительства есть только у священства и некий инстинкт правды в русском человеке вызывает недоверие к самочинному учительству.