Выбрать главу

Одним из источников веры в конспирологию становятся бессилие и неспособность изменить свою жизнь и положение вещей в окружающем мире[85]. Исследования показывают, что потребление теорий заговора снижает политическую активность и желание участвовать в политических или общественных кампаниях (например, против глобального потепления)[86]. Политические конфликты, активно освещаемые медиа, приводят к тому, что доверие к политикам и институтам снижается. Чиновники правительства, а также руководители корпораций – в списке лидеров, которым доверяют меньше всего, и именно эта тенденция привела к росту праворадикальных и консервативных идеологий по всему миру в последние десять лет[87].

Неотъемлемой частью глобально развивающейся культуры заговора стало стремление ставить под вопрос любую официальную версию событий. И именно это предопределило интерес ученых к исследованию теорий заговора как научного феномена. Более того, посмотрев на неевропейские культуры заговора, ученые убедились, что многие мотивы и сюжеты конспирологических теорий не только универсальны, но и, вне зависимости от национального контекста, формируют альтернативный политический язык. Они ставят под вопрос слова и действия политических элит, часто превращаясь таким образом в популистский инструмент влияния[88]. В культурах, находившихся под властью европейских держав, питательной средой для активного развития теорий заговора[89] послужили межэтнические политические конфликты, в которые многие бывшие колонии погрузились после ухода колонизаторов. В контексте становления новых национальных идентичностей лидеры государств использовали теории заговора, чтобы выдвинуть обвинения либо против «бывших угнетателей», либо против «внутренних врагов» из числа политических оппонентов и привлечь таким образом на свою сторону большинство населения[90].

Культурологические исследования современной политики также помогают избежать традиционной стигматизации теорий заговора и понять, как они работают в контексте современного мира. Вслед за британскими и американскими коллегами я рассматриваю теории заговора как легитимный способ интерпретации властных отношений в современном мире[91]. Теории заговора ставят под вопрос существующий порядок вещей в обществе и предлагают (порой весьма специфически) трансформировать его в более справедливые, эффективные формы. Другими словами, теории заговора – это своего рода «креативный ответ» на вызовы времени. Они способны быть одновременно разрушительными и созидательными в плане социальных отношений: могут мобилизовать огромные массы населения для того, чтобы разрешить серьезный конфликт в обществе, но могут также стать губительной силой для репутации человека или организации и подорвать доверие к ним.

Таким образом, они выступают мощным инструментом перераспределения влияния между социальными акторами, а также эффективной политической стратегией, способной вскрыть глубокие социальные проблемы и неравенство в политической, экономической и социальной сферах общества.

Нормализация теорий заговора подводит нас к вопросу о том, в какой форме они обычно выражены и почему порой становятся таким мощным политическим орудием. Форма, в которой они проявляются в политической риторике, – это популизм. Именно популистская риторика позволяет эффективно перераспределять власть и влияние среди политических сил. Недавние примеры популистской риторики, тщательно сдобренной ссылками на заговор, – это выборы в США Дональда Трампа[92], риторика противостояния с Евросоюзом и «либеральным лобби» Джорджа Сороса, превращенная в основной электоральный инструмент Виктором Орбаном, премьером Венгрии[93], риторика изоляции от Евросоюза сторонников «Брекзита» в Великобритании[94]. Во всех перечисленных случаях популистски фреймированные теории заговора – защита простого человека от коррумпированных и чуждых элит – оказали мощную поддержку выигравшей партии.

Вокруг популизма, как и вокруг теорий заговора, исследователи ведут ожесточенные споры. Как теории заговора в середине XX в. считались чем-то недостойным политика[95], так и популизм ныне часто воспринимается как не совсем «чистое» политическое действие[96]. Кэс Мадд и Ровира Кальвассер называют его самым часто используемым и самым неверно употребляемым термином как внутри академических кругов, так и за их пределами[97]. Несмотря на разнообразие подходов к популизму как к политической стратегии[98] или логике политики[99], способу реализации политики[100] или даже способу коммуникации политиков, медиа и обычных граждан[101], относительно элементов популистского дискурса, которые помогают выявить его в любых политических идеологиях, существует определенный консенсус.

вернуться

85

Abalakina Paap M., Stephan W., Craig T., Gregory W. L. (1999). Beliefs in conspiracies. Political Psychology, 20, 637–647. DOI: 10.1111/0162–895X.00160; Mirowsky, J. and Ross C. (1983). Paranoia and the Structure of Powerlessness. American Sociological Review 48, 228–239.

вернуться

86

Jolley, D., Douglas K. M. (2014). The social consequences of conspiracism: Exposure to conspiracy theories decreases intentions to engage in politics and to reduce one’s carbon footprint. British Journal of Psychology, 105, 35–56; Douglas K., Sutton R. M. (2015). Climate change: Why the conspiracy theories are dangerous. Bulletin of the Atomic Scientists, 71:2, 98–106, DOI: 10.1177/0096340215571908.

вернуться

87

Van Prooijen J. – W., Van Lange P. A. – M. (2014). Power, Politics, and Paranoia. Why People Are Suspicious of Their Leaders. Cambridge: Cambridge University Press.

вернуться

88

West H. G., Sanders T. (2003). Transparency and Conspiracy: Ethnographies of Suspicion in the New World Order. Durham: Duke University Press.

вернуться

89

Akhtar A. S., Ahmad A. N. (2015). Conspiracy and statecraft in postcolonial states: theories and realities of the hidden hand in Pakistan’s war on terror. Third World Quarterly, 36 (1), 94–110; Swami V., Zahari H. S., Barron D. (2020, forthcoming). Conspiracy Theories in Southeast Asia // Knight, P., Butter M. Handbook of Conspiracy Theories. London: Routledge.

вернуться

90

Silverstein, P. (2002). An Excess of Truth: Violence, Conspiracy Theorizing and the Algerian Civil War. Anthropological quarterly, 75 (4), 643–674.

вернуться

91

Knight, P. (2000). Conspiracy Culture: American Paranoia from the Kennedy Assassination to The X-Files. London: Routledge; Fenster, M. (2008). Conspiracy Theories: Secrecy and Power in American Culture. Minneapolis: University of Minnesota Press.

вернуться

92

Homans C. The Conspiracy Theorists’ Election // The New York Times. 2016. 27 September. https://www.nytimes.com/2016/10/02/magazine/the-conspiracy-theorists-election.html (дата обращения: 24.12.2019).

вернуться

93

Verseck K. Hungary: Europe’s champion of conspiracy theories // Deutsche Welle. 2018. 11 December. https://www.dw.com/en/hungary-europes-champion-of-conspiracy-theories/a-46689822 (дата обращения: 24.12.2019).

вернуться

94

Schindler S. Conspiracy Theories, Brexit, and the Nature of the Present Crisis // European Consortium for Political Research. https://ecpr.eu/Events/PaperDetails.aspx?PaperID=46479&EventID=123 (дата обращения: 24.12.2019).

вернуться

95

Taggart, P. (2018). Populism and Unpolitics, Populism and the Crisis of Democracy Vol. 1: Concepts and Theory, 1st Edition. London: Routledge.

вернуться

96

Bunzel J. N. (1967). Anti-politics in America: Reflections on the Anti-political Temper and Its Distortions of the Democratic Process. New York: Knopf.

вернуться

97

Mudde C., Kaltwasser C. R. Populism and (liberal) democracy: a framework for analysis // Mudde C., Kaltwasser C. R. (eds) Populism in Europe and the Americas: Threat or Corrective for Democracy? Cambridge: Cambridge UP, 2012.

вернуться

98

Weyland K. Clarifying a Contested Concept: Populism in the Study of Latin American Politics // Comparative Politics, 34 (1), 1–22; Barr R. R. (2009). Populists, Outsiders and Anti-Establishment Politics // Party Politics, 15 (1).

вернуться

99

Laclau, E. (2005). On Populist Reason. London: Verso; Laclau, E. (2005). Populism: What’s in the Name? // Panizza, F. (ed.), Populism and the Mirror of Democracy. London: Verso, 32–49.

вернуться

100

De la Torre C. (2010). Populist Seduction in Latin America. Ohio University Press; Hawkins K. (2010). Who Mobilizes? Participatory Democracy in Chávez’s Bolivarian Revolution. Latin American Politics and Society, 52 (3), 31–66.

вернуться

101

De Vreese C. H., Esser F., Aalberg T., Reinemann C., Stanyer J. (2018). Populism as an Expression of Political Communication Content and Style: A New Perspective. The International Journal of Press/Politics, 23 (4). DOI: 10.1177/1940161218790035