Поверим? Видит Бог, поверить хотелось бы…
См.: ДАМСКАЯ ПРОЗА; ЛАВБУРГЕР; МАРГИНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; ФЕМИНИЗМ В ЛИТЕРАТУРЕ
ГЕРОЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ
Со времен Юрия Тынянова, Михаила Бахтина и Лидии Гинзбург о литературном герое, его типологических характеристиках, функциях и о его взаимоотношениях как с автором, так и с читателями, понаписаны тома. К ним нелишне, разумеется, обратиться хотя бы потому, что в этой области филологического знания, кажется, достигнут известный консенсус, и никто не спорит с тем, что герой – это, – как говорит Натан Тамарченко, – «действующее лицо в литературном произведении, а также носитель точки зрения на действительность, на самого себя и других персонажей». Герои подразделяются на главных и второстепенных (их-то как раз и принято называть персонажами), на вымышленных и невымышленных, на идеальных, положительных, отрицательных и амбивалентных; в ходу также такие понятия, как автобиографический герой, лирический герой, герой-рассказчик и антигерой.
Что-то в этом перечне наверняка упущено, как упущено оно и писателями, критиками, издателями, которые – опять же вполне консенсусно – на рубеже 1990-2000-х годов пришли к выводу, что если чего и не хватает современной русской литературе, то это внятного, занимательного сюжета и вот именно что героя, понятого как целостный образ человека – в совокупности его облика, мыслей, поведения и душевного мира. «Исходная позиция вот какая: в строительстве европейской цивилизации принял участие литературный герой», – говорит Андрей Битов, и соответственно есть надежда, что открытие героя (или, вернее, героев) нашего времени не только вернет русским писателям внимание широкой публики, но и, – процитируем «Литературный энциклопедический словарь», – поможет и в действительности «сформировать новый жизненный тип, действующий и мыслящий по образцу литературного героя (гетевский Вертер, лермонтовский Печорин, Рахметов из романа Н. Чернышевского “Что делать?”)».
Помыслы благие, тем более, что, по едва ли не единодушному мнению, качественная литература в миновавшее десятилетие не создала сколько-нибудь запоминающихся образов героев нашего времени, и, – как говорит Александр Иванов, – «русскую литературу спасли в 1990-е годы Дашкова, Донцова, Доценко и Акунин», ибо «в отличие от Пелевина и даже Сорокина, нашего любимого, или Улицкой, в этой (то есть массовой. – С. Ч.) литературе происходит очень интенсивный поиск героя. Герой – это некий персонаж, который примеряет на себя действительность, как портной подгоняет брюки».
Очередь за серьезными писателями, и вот уже Валентин Распутин заявляет: «К нашим книгам вновь обратятся сразу же, как только в них явится волевая личность – не супермен, играющий мускулами и не имеющий ни души, ни сердца, не мясной бифштекс, приготовляемый на скорую руку для любителей острой кухни, а человек, умеющий показать, как стоять за Россию, и способный собрать ополчение в ее защиту», – а Ольга Славникова находит, что «депрессивное состояние общества объясняется не только отсутствием вменяемой экономики, но и зияющими высотами там, где прежде располагался фальшивый, крашеный, запойный, сумасшедший, а все же положительный герой».
Возможно, в силу распространенности этих ожиданий, поиск героя – доминантная характеристика литературной ситуации рубежа 1990-2000-х годов. О героях, – поверяя, чего давно уж не случалось, искусство действительностью, – вновь принялись спорить. Так, Марк Липовецкий, сопоставляя фильм Алексея Балабанова «Брат-2» и роман Павла Крусанова «Укус ангела», сокрушается, что «и роман, и фильм разрабатывают одну и ту же мифологему – русского богатыря-супермена, разносящего в пух и прах рациональный и потому близоруко-идиотический западный мир – суперменов, побивающих “онтологического” противника не умом, но силами иррациональными: простодушным нутряным знанием правды у Данилы Багрова, мистическим даром и миссией генерала и императора Некитаева, прозванного Иван Чума». А Лев Пирогов, в свою очередь, объясняет успех книги Олега Зайончковского «Сергеев и городок» тем, что «Зайончковский написал о том, чего нет в современной русской литературе. И шире – в современном российском информационном, культурном, аксиологическом и каком угодно еще пространстве. Он написал о простых людях. О людях труда. Которые, хоть и не “строят узкоколейку”, хоть и живут “животом” – обыденными чаяньями и заботами, но все же куда приятнее утомленному взгляду, чем все эти нескончаемые менты, бандиты, копирайтеры и менеджеры среднего звена – вся эта пакость, которой напичкано литературное, телевизионное и какое угодно еще пространство».
Поиск героя, как показывают уже и приведенные нами цитаты из критических статей, – это, разумеется, пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Героев нашего времени ищут и в XVIII веке (как Василий Аксенов в романе «Вольтерьянцы и вольтерьянки»), и в народной гуще (как Валентин Распутин в повести «Дочь Ивана, мать Ивана»), и в кругу сегодняшних молодых разночинцев (как Анатолий Курчаткин в романе «Солнце сияло»), и даже среди «новых русских» (как в романе Оксаны Робски «Casual», ибо она, – как говорит Иван Вырыпаев, – «тоже вывела нового литературного героя, который мне несимпатичен, но уж какой есть. У этого героя тоже есть нравственные угрызения, но они у него так сдвинуты, что нам это будет казаться пьесой Беккета или Ионеско. Мужа героини убили, и она рассуждает: “Теперь мне тоже нужно нанять киллера. У меня растет маленький сын, и как же я буду смотреть ему в глаза, не убив того человека!” Достоевский такое мог только предположить – а оно вот оно»).
См. КАЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА; МАССОВАЯ ЛИТЕРАТУРА; СЮЖЕТ В ЛИТЕРАТУРЕ
ГЛАМУРНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ
Пародия на гламурность появилась в нашей литературе раньше, чем само это слово возникло, а затем и закрепилось в русском языке. Речь идет, разумеется, о стихах и прозе куртуазных маньеристов (Вадим Степанцов, Андрей Добрынин, Константэн Григорьев, Виктор Пеленягрэ и др.) с их утрированным культом гедонизма, пристрастием ко всему шикарному и стремлением возвести искусство поэзии, – как было сказано в их Манифесте, – «до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времен царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи “вдовы” Робеспьера».
Фигуранты гламурной культуры, уже успевшей сложиться в российском модельном, ресторанном, рекламном и шоу-бизнесе, в кинематографе, изобразительном искусстве и системе средств массовой информации, но до сих пор бледновато представленной в литературе, действительно хотели бы возвести свое происхождение к обычаям, нравам и стилистике поведения аристократической, великосветской среды. Впрочем, сторонним наблюдателям в качестве провозвестников гламура чаще приходят на ум дивы полусвета второй половины XIX века, столь ярко отпортретированные Эмилем Золя, Ги де Мопассаном и Анри де Тулуз-Лотреком, а также русские денди 1910-1920-х годов, привлекшие внимание Александра Блока, и стиляги 1950-1960-х, знакомые читателям по книгам Василия Аксенова и Александра Кабакова. Что же касается ожесточенных критиков гламура, то они чаще всего поминают не столько поэзы Игоря Северянина и романсы Александра Вертинского, сколько Эллочку-людоедку с ее изысканными культурными запросами и шкурой «мексиканского тушкана», воспетой Ильей Ильфом и Евгением Петровым.