В семнадцать лет он женился на четырнадцатилетней Настасье Марковне, дочери кузнеца Марко, богатого человека, после смерти которого семья пришла в полное запустение. Настя ходила в церковь вседневно, сама хотела замуж за Аввакума. Он же молился, чтобы Бог дал ему жену-помощницу, жену-соратницу. Прожили они всю жизнь вместе, и она действительно была ему идеальной соратницей. Понимала все лишения, которые он навлек на себя и семью, и благословляла его на эти лишения, на эти подвиги.
Он стал священником в селе Лопатицы и там, в этом селе, быстро восстановил всех против себя: стыдил прихожан, порицал баб за блуд. Хотя и сам был подвержен искушениям. Однажды, когда пришла к нему некая девица и начала каяться во всякого рода разврате, он почувствовал страстное возбуждение, внезапный прилив похоти. Что он сделал? Пишет: «…зажег три свещи и прилепил к налою, и возложил руку правую на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разжжение», – то есть пока низменные желания не исчезли. Впоследствии этот эпизод перекочевал в «Отца Сергия» Льва Толстого, где отец Сергий, почувствовав, что его искушает женщина, топором отсек себе два пальца.
Кстати, о пальцах. Один из местных начальников, которого Аввакум обличал, начал с ним драться «и у руки отгрыз персты, яко пес, зубами». Весь рот, пишет Аввакум, кровью наполнился. Потом едва не пристрелил, двор отнял и из дома изгнал «всего ограбя, и на дорогу хлеба не дал».
Били его не раз, а Аввакум все равно выступал сторонником справедливости.
Один из местных начальников у бедной вдовы похитил дочь для блудных своих надобностей. Аввакум пошел его изобличать, за что был страшно избит. Ища спасения, ориентировочно, в 1651 году пришел он в Москву; ему удалость представиться духовнику царя Алексея Михайловича Стефану Вонифатьеву, на которого он произвел самое приятное впечатление; тот отрекомендовал его Алексею Михайловичу, и царь приблизил Аввакума к себе.
После избрания Никона патриархом многие увещевают Аввакума, просят его взять сторону никонианцев. Тот самым радикальным образом отказывается, настаивает: народ должен верить так, как верит. Разрушение этой традиции приведет к разрушению веры.
Какое-то время Алексей Михайлович защищает его от гнева Никона. Потом царю надоедает заступаться за опасного еретика, который возражает против церковной реформы. И Аввакума бросают в подвал Андроникова монастыря, затем отправляют в сибирскую ссылку. Сперва в Тобольск, потом в Енисейск, потом в Забайкалье – в сопровождении нерчинского воеводы Афанасия Пашкова. В «Житии», этом гениальном художественном тексте, Аввакум говорит: «Десять лет он меня мучил или я ево – не знаю, Бог разберет». Вот это замечательная фраза! Вот это замечательная такая амбивалентность.
Каков был путь, каковы были тяготы его пути в эту десятилетнюю ссылку, Аввакум описывает с изумительными подробностями, очень непосредственным слогом, слогом абсолютно живого рассказа.
Аввакум дивится Божьим чудесам, но не забывает об ужасах, о страшно суровой зиме, о ледяных урочищах, по которым ему с женой и детьми приходится карабкаться. После ссоры Пашков велел высадить протопопа и его семью с дощаника, на котором тот плыл по Тунгуске, на берег и идти пешком. Аввакум – здоровый, сильный мужчина, а протопопица – женщина слабая, молодая, трижды рожавшая, ей идти очень трудно. Она все время оскользывается, падает. И вот во время одного из таких падений, когда уже не смогла подняться, она спросила: «Долго ли муки сея, протопоп, будет?» На что Аввакум ответил: «Марковна, до самыя смерти». И она сказала знаменитую свою фразу: «Добро, Петрович, ино еще побредем».
Вот это «ино еще побредем» стало девизом русского протеста. Вот это «ино еще побредем» стало девизом всех угнетенных. Такое вечное, упрямое терпение.
Потом вдруг пришла грамота: Аввакуму вернуться в Москву. Путь обратно занял три года. Он вернулся, помирился с царем. Какое-то время молчал. Понял, что молчать не может, начал опять свою проповедь. Самого Никона уже сослали в монастырь, но бороться с никонианством публично никоим образом было нельзя. И в результате как царица ни заступалась за Аввакума, его предложили расстричь. Не расстригли, он остался в сане, но сослали в Пустозерский монастырь.
Он и в Пустозерске не унимается, продолжает рассылать через тайных людей, через сеть старообрядцев свои письма, книгу бесед, книгу толкований, продолжает настаивать на старообрядческой вере, полемизирует с Никоном. Это все распространяется по стране. Тогда и принимается решение его сжечь. И в июне 1682 года его сжигают в срубе вместе с пятнадцатью единомышленниками.