В другом месте той же повести Крылов писал:
«Крестьянин потеет и трудится целые годы, чтобы выплатить колесо богатой кареты или пуговицу с кафтана своего господина Промотова, которых он никогда не увидит».
Без сомнения, наибольшее значение из всего, напечатанного Крыловым в «Зрителе», имеют два его произведения – восточная повесть «Каиб» и «Похвальная речь в память моему дедушке».
В повести «Каиб» мы видим руссоистические мотивы, характерные для молодого Крылова: счастье и добродетель расцветают в удалении от мира, в глухом лесу, в уединении. Здесь подчеркивается, что удаление от мира, о котором тщетно мечтает Крылов, – вовсе не то, что изображает дворянская идиллия. Наоборот, именно в «Каибе» Крылов с исключительной силой разоблачает дворянскую идиллию в сцене встречи Каиба с пастухом. Вместо счастливого аркадского пастуха он показывает реального и, конечно, русского крестьянина, голодного, нищего и вовсе не благодушного. В этой же повести Крылов разоблачил и одическую ложь дворянской поэзии. Но если он видит, что герой оды – на самом деле негодяй, а герой идиллии – на самом деле раб, – он не может все-таки увидеть в этом рабе ни героя республиканских доблестей, ни пугачевского повстанца, как это видел Радищев.
«Каиб» – одно из наиболее замечательных произведений русской литературы XVIII в. Основная тема его – самодержавие, и притом русское самодержавие времен Крылова. Восточная декорация рассказа не могла обмануть даже правительство, тем более, что в XVIII в. перенесение действия на условный сказочный Восток было довольно распространенной противоцензурной уловкой передовых писателей и в Европе. Крылов показывает в своей повести механизм самодержавного правительства, показывает вельмож, показывает и убийственно высмеивает безобразный произвол деспотии, ее внутреннюю гнилость. И опять он прежде всего бичует, издевается, опять он не может предложить ничего взамен той системы, которую он обличает. Конечно, Крылов знал, что именно можно предложить взамен помещичьей деспотии; но он, очевидно, считал такую замену нереальной, неосуществимой и не видел поэтому ни необходимости, ни смысла ратовать за нее. Но сама по себе его сатира, столь ярко публицистически, политически окрашенная, сатира, переходящая в памфлет на весь государственный строй России, была объективным фактом борьбы против этого строя.
В «Каибе» на первый план выдвинут вопрос о монархии; в «Похвальной речи в память моему дедушке» – на первом плане вопрос о крепостном праве. Самая форма этого памфлета характерна: это – пародия на официальный и весьма дворянский и даже иногда церковно освященный жанр поминальных хвалебных речей. Речи в память «героев» и идеологов дворянской власти или общественности составлялись по особому риторическому канону. Крылов раскрывает ложь этого канона острым орудием пародии и вскрывает суть подвигов всего класса помещиков в целом в собирательной фигуре «дедушки». Крылову вообще была свойственна пародическая манера борьбы с враждебной ему идеологией: он пародировал идиллию в «Каибе», дворянскую трагедию в «Подщипе»; поминальную или похвальную речь он пародировал не один раз. «Похвальная речь в память моему дедушке» – высшая точка антикрепостнического подъема мысли Крылова. Здесь он высказал все, что думал о помещиках, об их культуре, об их привилегиях.
Вокруг редакции «Зрителя» сгруппировались писатели, в той или иной степени близкие ей; назову, например, А. Бухарского, И. Варакина.
Общественная атмосфера в 1792 г., когда издавался «Зритель», была в высшей степени накалена. Победы Французской революции приводили в ужас монархов всей Европы. Реакция била тревогу. Внутри страны было также неспокойно.
Правительство спешно вооружалось: оно готовилось спасти положение внешней экспансией и внутренним террором. Радищев был в Сибири. Масонская организация была разгромлена, и Новиков в 1792 г. был заключён в Шлиссельбург. Явно антифеодальное направление журнала, издаваемого двумя молодыми людьми почти без рода без племени, дерзость юношеского радикализма журнала не могли не быть заметны правительству. Через много лет после 1792 г. Крылов рассказывал М.Е. Лобанову: «Одну из моих повестей, которую уже набирали в типографии, потребовала к себе императрица Екатерина: рукопись не воротилась назад, да так и пропала». В самом деле, в мае 1792 г. Екатерина приказала полиции расследовать дело о типографии «Крылова с товарыщи», произвести в ней обыск и, в частности, найти сочинение Крылова «Мои горячки» и др.