— Ну, что вы, что это вы, Василиса Кирилловна! — бормотал он, чувствуя, как опять начинает каменеть его лицо и всё в нём обмирает внутри. — Живой ведь, живой, встречайте! — Он оглядел настывшие от холода сени.
— Ох, ты, Господи, и вправду, чего это я? Проходи, милый, проходи, Лексей Иваныч. Рада-то я как, рада-а! И Марья обрадуется. И не чаяли ведь, не гадали! С тех пор, как муж мой с войны не вернулся, никого уж не ждём. А тут — вона как… Не известил што ж? Я бы… Ну, да ничего, я быстро, я… Да для такого гостя-то!.. — Она опять заплакала, впуская его в горницу.
— А ничего и не надо, Василиса Кирилловна! — говорил Русанов, оглядывая комнату. — Всё уже куплено, всё есть! — Он поставил на лавку саквояж.
— Ты — раздевайся, сынок, сымай свою шинелю-то! — Она суетилась возле него, не зная, за что хвататься. — Я щас затоплю, тепло будет.
— Вот и свиделись, а! — радостно сказал Алексей. — Ну, как вы тут живёте-то, рассказывайте. Где Маша?
Василиса погасла:
— Замуж, замуж эвтим летом я её отдала, дура! — Уткнувшись в свой передник, Василиса вновь залилась слезами и даже села на лавку, где стоял саквояж гостя.
— Что же вы плачете-то, радоваться надо, — проговорил Алексей чужим голосом, словно в его душе оборвалась какая-то последняя надежда.
— Как же не плакать? Она… всё твой красный шарфик к лицу подносила. Достанет из сундука в своей комнате — думает, что не вижу — и носом туда, как котёнок. Понюхает, поцелует и опять спрячет. Я как-то достала без иё, понюхала, а он и вправду пахнет. Вишь, ты вот забыл шарфик тогда, а ей — память про вас. Он и щас тут лежит у меня. Можешь забрать.
— Зачем? У меня другой теперь.
— Ну, тада пущай останётся, — легко согласилась Василиса. И пояснила: — Марья и теперь, када поругатса со своим, приходит ко мне, и сразу в сундук… Не надо, поди, лишать иё эвтой радости, а? Больша у ей нету ничево.
— Она — что же, не счастлива? — вырвалось у Алексея почти с радостью.
— А, — Василиса махнула отёкшей рукой, — како уж тут щастье!.. Может, помнишь Гришку-то Еремеева? Да хотя нет, где жа тебе… Это уж после вас он из армии воротилси — сын нашего бугалтера. Непутёвой такой, не самостоятельной. И сразу, как объявилси, Машку-то мою и узрел. На 10 лет старша! А вот положил на иё глаз, и всё тут.
Не хотела я ево, видит Бог, не хотела! И жаден: за деньги на борону сядет. Да Марья тут сама всё рассудила. Болела я, не переставая. Ноги отекать стали и руки — што тебе тумбы нальются! Дела у нас и так шли худо, а тут ишшо корова на беду нашу издохла — бок ей друга корова рогом пропорола до самых кишков. Вот Машка, видно, и порешила одним махом всю нашу беду поправить. Уговорила меня, дуру, будто с охотой идёт. Эх, дак ведь на свою глупость жалобы не подашь!
— Что же он её — в город увёз? — спросил Алексей убито.
— Да не, тута живут, у ево отца. 5-я изба с краю, та, што под железой стоит, может, обратил? Хороша изба, и живут богато. Однако всякий дом — хозяином хорош. А Гришка-то — не в колхозе, не-е! Прохлаждатса ишшо после армии, бездельник огорчающий. Отдыхнуть, грит, надо. А чё там отдыхнуть!.. Знаю я, чай, куда вознамерилси: в город норовит. Доку`менты все — при ём. Увезёт он мою зорюшку, там уж и заступиться будет некому! — рассказывала Василиса всё, как на духу, сморкаясь и всхлипывая. — Мужик он с норовом, крутой. Да и то: чует ведь, што не по сердцу ей, што не по себе сосну повалил, вот и боится, кабы не убёгла. Она — штой-то и не тяжелеет от ево. Токо не понимает он: куды ж тут ей?.. И рада бы — я ить вижу — да некуды. Кому теперь така нужна? Вот и портит себе лицо расстройством.
Новости в деревнях долго не залёживаются. Не успела Василиса всего пересказать Русанову, как влетела в избу Машенька с тихим радостным светом в глазах. Увидала Алексея, бросилась было к нему, да остановилась на полдороге. Не то оробела, не то отвыкла — Алексей не понял. И тогда заплакала, как мать.
— Да ты что же это, Машенька! — Алексей подошёл к ней и обнял, ощущая в себе внутреннюю непонятную дрожь. — Ну, здравствуй же!
И тогда, мгновенно почувствовав его отношение к себе, она поцеловала его в губы, смутилась тут же и прижалась к его груди пылающей, горячей щекой. Василиса тоже увидела, какая бурная радость захлестнула её дочь. Но Машенька тут же вырвалась, и — опрометью из избы. Алексей успел только крикнуть ей:
— Куда же ты, Маша?..
— Вернётся, — сказала Василиса. — Реветь побёгла. — И с тревогой добавила: — Ты про иё замужество много не спрашивай, не надоть расстравливать.
И вправду, Маша плакала. Алексей видел в окно, как она уткнулась лицом в бревенчатую стену и вздрагивала. Василиса вышла к ней, и он услыхал её глухой, простуженный голос: