Что оставалось? Опоздать на поезд?..
Алексей не спеша закурил, и несколько секунд они стояли друг перед другом, не зная, что говорить. Нужен был какой-то естественный повод, чтобы остаться. Однако ничего не придумывалось. Алексей как-то подрастерялся. Даже о новой встрече не договорился. Вместо этого нелепо проговорил:
— Ну, что, я — побежал, да?.. Мне — завтра на службу, вам — на работу. — И посмотрел на часы, надеясь, что она передумает и остановит его. Ему казалось, Таня тоже не хочет, чтобы он уезжал. Но это его дурацкое "вы" — не сумел, растяпа, на "ты" перейти! — видимо, мешало ей решиться. И она сказала то, что должна была сказать любая:
— Бегите скорее! Счастливо добраться…
Сказала, правда, невесело, без улыбки. Делать ничего не оставалось, надо было бежать. И он побежал, не пытаясь уже ни обнять её на прощанье, ни, тем более, поцеловать. А что самое скверное, не сказал ей и "до свидания" — побежал, и всё. Совсем растерялся.
На вокзале расстроился окончательно — поезд ушёл за 2 минуты до его "прилёта". Вернулся с перрона в зал ожидания, выпил в буфете бутылку пива — буфет уже закрывался — и не знал, куда же себя теперь деть? В зале никого не было, одни пустые лавки. Чувствуя невыразимую обиду на весь божий свет, принялся ходить. Оттого, что нервничал и не мог успокоиться, мысли в голове путались. Что делать? Сесть на лавку и ждать до утра? Глупо. Надо вернуться! Таня увидит в окно, что не уехал, и впустит.
Через 10 минут уже сидел на скамейке против её окна и курил. Поднимался, ходил. Садился, и снова закуривал.
Таня не позвала.
— Лё-ша-а! Бр-росил втор-р-рую-у, докладывай!..
Русанов передал на полигон, что бросил вторую бомбу. А Зимин сфотографировал разрыв и, радостно сообщив, что и вторая в кругу, попросил развернуть самолёт на 180 для последнего захода на цель.
Не прикасаясь к штурвалу, Алексей положил машину в крутой крен от "барашка", опять наклонил горы, и начал энергичный разворот, который не мог выполнить от себя штурман. Думая о Тане, Алексей не знал, что она видела его тогда…
Не спалось ей в ту ночь. Тоже была расстроена нелепо проведённым днём и нелепым расставанием. Всё ходила по комнате, ходила. Плохо одной… И даже свидания не назначил больше. Может, обиделся, а может, понял, что ездить удастся не часто — всё-таки далековато, не то, что в одном городе. Какие уж тут свидания! 2–3 раза в месяц. Быстро всё надоест и заглохнет. Видимо, он так и рассудил. Чего волынку тянуть? Лучше уж сразу, пока нет особенных чувств. Да и сама хороша!.. Побоялась в дом пригласить, будто не для себя живёт, а для соседей — что подумают, что скажут?.. Ну, он и сбежал…
Вот тут и стронулась с места душа — "зацепило". Не выходили из памяти слова лётчика, его открытость. И глаза уж очень хорошие. Значит, не распущенный. Да это и так видно. Умные женщины цепляются за таких сами, не задумываясь. И улыбка милая, и вообще симпатяга. А она — не пригласила даже! Это в её-то положении… В ресторане — сгорала от желания. А как до дела дошло, сразу: "Что он подумает обо мне! С первого раза…" А если по-честному, просто не доверяла себе, знала свой темперамент. Ну, не дурочка? Взяла и — "не надо, Алёша. Здесь — я живу". Как только язык поворачивался!..
В общем, тошно было от своих дум и так, а тут ещё будильник отстукивал на столе секунды. И в комнате призрачно. Ещё и ночь не ночь, и день уже не день. А так себе, слабый рассеянный свет с неба в окно. На душе было неутешно, горько. Подошла к окну. Глядь, а он — там, на скамейке. Так и окатило всю жаркой волной. Хотела рвануться к нему от радости, да остановилась. Может, примерещилось от расстройства?
Нет, он, лётчик. Курит. Что делать? Позвать?..
И опять началось это идиотство: "Нет, нельзя впускать! Соседи. Лучше самой с ним куда-нибудь…" Но остановилась снова. "Куда? Светло везде. И холодно по ночам".
"Сидит. Опоздал, видимо, на поезд… Курит, бедненький".
"Ну, обернись же, Алёша!.. Не сплю, на тебя смотрю! А ты — спиной ко мне".
Почувствовав в ногах слабость, она отошла от окна и легла в постель, чтобы не видеть лётчика, не искушать себя. Пыталась даже уснуть, да где там! Это же издевательство над собой. Не корова же бесчувственная, чтобы спать. Тут и монахиня, наверное, не легла бы, а смотрела из своей кельи в окно.
Конечно, не выдержала — подошла к окну опять.
"Сидит! Склонился, о чём-то думает. Может, обо мне? Да о ком же ещё, если сюда вернулся!"
"А вдруг у него это серьёзно? Ведь без причины человек не решится выпрыгивать из поезда на полном ходу! Если прыгнул, значит, влюбился".
"И всё же впускать нельзя. У мужчин свои понятия на этот счёт: сразу уложит в постель!.."