А, во-вторых, какая уважающая себя женщина станет заводить разговор о том, что на ней следует жениться? Или хотя бы намекать… Но он ждал этого. Ведь ждал?.. Разве не поэтому не делал ей предложения? А всё потому, что боялся. Вдруг откажет? Каково это его самолюбию!.. Но понял всё это только дней 6 или 7 назад, ночью. Когда она обняла его за шею и, перевернув душу, прошептала: "Алёшенька, милый! Не могу жить без тебя, без твоей улыбки!.."
В ту ночь он сделал ей предложение и, несмотря на ежедневные полёты, стал приезжать каждый вечер ночевать. Не поедет вот только сегодня — нет уже сил. Об этом и оставил утром записку.
Александр Зимин, пока не вышли на боевой курс снова, неожиданно расстроился. Вспомнил, что утром поссорился с женой. Если бы утопил сразу кнопку в будильнике, может, и не случилось бы ничего. Но… не было сил разлепить глаза, и "паразит" всё гремел и гремел. Так что, когда Сашка поднялся, наконец, и ушёл умываться и бриться в ванную комнату, Галка уже проснулась и поднялась тоже. Не успел он войти в кухню — и она там. Вошла, как всегда, в своем бордовом халатике, и началось…
— Ты чего? — удивился он. — Рано ещё, лежала бы…
Галка молча открыла холодильник, достала бидончик с молоком и налила молока в стакан. На спине у неё чётко выделялась гривка иссиня-чёрных волос. Галка была украинкой, но походила на женщину с востока. Миндалевидные тёмные глаза. Чёрные, сросшиеся на переносье брови. Тёмный пушок над губой. Узкие покатые плечи. Даже домашние туфли у неё были восточные, как у испанских мавританок — остроносые, с золотой каймой и помпончиками на загнутых вверх носках. Видно, в средние века украинцы не только сражались с турками в степях, ровных, как постель. Но, главное, у Галки и характер был восточный — горячий, воспламеняющийся, как бензин. Правда, когда надо, она умела себя сдерживать.
Только не сегодня. Бидон убрала молча, но… с захлопыванием дверцы. Стакан с молоком — не поставила перед ним, а тоже — шлёп! Чуть не расплескалось молоко. Подала кусок булки — прямо рванула от неё. А он, тоже молча, смотрел, ожидая взрыва. Знал: будет.
— Ну, чего уставился? Пока не съешь при мне — не лягу!
— Да ведь я — в столовую сейчас…
— Знаю я тебя! Пока до столовой дойдёшь, 2 папиросы искуришь. Натощак. Пей!..
Он выпил молоко, прожевал булку, пахнущую анисом, и начал искать термос. Бормотал:
— Чёрт возьми! Где термос?..
— Зачем тебе? — Нежное лицо Галки пошло розовыми пятнами.
"Началось!.." — подумал он, втягивая голову. В густых пиках ресниц жены сумрачно мерцали обиженные глаза. Но ответил бесстрашно:
— Налью Лёшке какао.
— Опять?! — В чёрных глазах Галки качнулось пламя.
— Что — опять? — Знал, сейчас закипит Галка крутым кипятком. Не посторонишься — ошпарит.
— Опять он, говорю, укатил… к этой?!. — Губы Галки сделались сизыми — как у негритянки.
— Его дело холостяцкое. Может, влюбился человек?
— Влюбился? Второй месяц не ест, не спит. У вас — сплошные полёты! Сам говоришь, ловите ясную погоду для бомбометаний. А ты, женатый человек, и — ни слова ему?!
— Да я-то при чём здесь? — оправдывался он.
— Ты здесь, конечно, — ни при чём! Это я виновата, что родила тебе дочь!
— При чём тут Катя?
— А при том! Что угробит вас этот Лёшка, и останусь я с ней одна. А ты — опять будешь ни при чём! На том свете…
— Ну, хватит, заладила! Давай термос, если не хочешь накаркать…
— В буфете он, пора бы запомнить, где и что лежит! — В голосе жены стояли слёзы. — Ох, Сашка, не думаешь ты своей головой. Ведь это же авиация, сам, не раз, мне говорил — всякое случается, никто ни от чего не застрахован! А Лёшка — не штурман, как ты. Лётчик. Ему — самолётом управлять, не лошадьми. — Щуря тёмные глаза, Галка смотрела словно сквозь линзы, и видела через эти слёзы-увеличители, казалось, всё, до самых Сашкиных личных опасений. — Разве же до сна ему там, с этой женщиной? А утром — в полёт каждый раз. Черти вы полосатые!..
Вот такой получился разговор. Галка после этого разревелась уже в голос, а он — за портфель, ноги в руки, и скорее из дома. Аргументов-то нет. А горлом брать — дело не мужское.
2
В это утро Алексей тоже проснулся от звона будильника, но ещё раньше Зимина. Посмотрел на часы — 4. 2 часа всего и поспал-то. Ночью у Тани случился странный припадок любви — иначе это и назвать нельзя. Захлебываясь словами и слезами, порывисто целуя его в губы, шею, голое плечо, она бормотала:
— Алёшенька, милый! Я не могу жить без тебя! Я умру без тебя: без твоего дыхания, без твоих глаз, твоей улыбки. Помнишь, прошлой ночью ты сказал, что мечтаешь побыть со мною хоть раз в полной тишине?