До Чернобыля было уже близко, там — крутой поворот назад, и Алексей на время отвлёкся. А когда снова взял курс на Серпухов, подумал: "Мы даже окружающей нас красоты уже не замечаем… Совсем нас замордовали. Когда же взбунтуемся?"
4
В воскресенье Василиса куда-то уехала на целый день, и её дочь очень этому обрадовалась. Мать поднялась ещё до света, она проводила её, а потом ждала, когда поднимутся и умоются постояльцы. Знала, на службу им не идти, а потому и обратилась к Русанову, когда тот брился:
— Алексей Иваныч, а хотите, покажу вам грибное место? Сейчас — грибы в лесу пошли!.. — А смотрела не на него, а в сторону Ракитина — как отнесётся он.
— Генка, ты как?.. — спросил Русанов обрадовано.
— Да можно, — согласился Ракитин. И Русанов весело объявил:
— Хорошо, Машенька! Сейчас мы сходим быстро позавтракаем, вернёмся, и в путь. Годится?
Глаза девчонки сияли. Еле дождалась прихода парней, сидя с кошёлкой во дворе и с двумя лукошками из коры: для Алексея и Ракитина. В путь тронулись, когда солнце поднялось уже выше леса и залило всё вокруг ровным тёплым светом. Лесные поскотины загудели шмелями, всё везде запарило, а когда прогрелось и начался лесной зной, запахло пригоревшими травами.
В лесу Маша чувствовала себя, словно бы виноватой в чём-то перед Русановым, и старалась то мило улыбнуться ему, то сделать что-нибудь приятное — гриб показать или земляничку, которые зорко примечала в траве. Словом, жалела. Но когда набрали грибов полные лукошки и сели подкрепиться едой, которую она прихватила из дому и поставила перед Русановым — бери, мол, что любо, сам, то протянула очищенное ею яйцо и бутылку с молоком только Ракитину:
— Ешь, Ген! — И смотрела на него. Сама почти не притронулась к еде, лучась от радости, что сидит рядом, в лесу, где никто не помешает ей, ни мать, ни военная служба парней.
Ракитин проголодался и не замечал Маши — поглядывал на белые стволы дальних берёз, вдыхал запахи, запивал яйца молоком. Луг, на котором они сидели, был кем-то скошен, трава на солнце провяла, и над поляной стлался лесной томительный дух, от которого у Маши кружилась голова. Перебирая грибы в лукошках парней, она подтрунивала, что набрали много поганок, смеялась и, прислушиваясь к зуду и стону невидимых насекомых, казалась пьяной от счастья.
От того, что лукошки оказались теперь на одну треть неполными, Маша снова повела парней по лесу. Но, остро вглядываясь в траву быстрыми глазами, старалась держаться поближе к Ракитину. Русанов это заметил и, чтобы не мешать ей своим присутствием, незаметно отстал, а потом и вовсе уклонился чуть в сторону и сел покурить на большой пень. Пока курил, о чём-то непонятно печалился, не заметил, как возникла перед ним Маша с несчастными глазами. Дрожащие губы разлепились, спросила:
— Алёша, обиделся, да?
— Да за что, Машенька? — Русанов радостно улыбнулся.
— А что забыла про тебя, бесстыжая! Одному — и молочка, и яичко почистила, а другому… — Девчонка едва не заплакала.
— Ну, что ты, Машенька! Я и не думал на тебя обижаться.
— Нет, обиделся. Я же вижу!.. Ушёл вот, один тут, куришь…
Русанов решил её отвлечь:
— А почему ты не зовёшь меня больше по имени-отчеству?
Не ждала такого вопроса — растерялась:
— Не знаю. Так вышло… — И глядя на Русанова ясными голубыми глазами, призналась: — Я ведь только дома так… Из уважения, и чтобы маманю задобрить.
— Разве она сердится на тебя?
— Не из-за тебя, из-за Гены. Тебя-то она — любит, вон у тебя какая улыбка-то!..
— Какая? — Русанов опять почувствовал, что неравнодушен к Маше, и посмотрел на неё так, что смутил. Вероятно, она увидела в его глазах немой вопрос: "Это мать — любит, а ты?.." И хотя вопрос задан не был, она догадалась и, не в силах ответить на него, простонала:
— Не надо об этом, ладно? У меня душа от всего этого рвётся. — Быстро прижалась к Алексею, неслышно поцеловала и побежала от него, крикнув: — Пошли, а то потеряешься!.. Ворочаться уже пора.
Между высоких и красных стволов сосен падали на землю косые пучки солнечных лучей. И вдруг, вслед за убежавшей Машей, пролетел в этих лучах короткий летний дождь, собранный зноем в тучку над лесом. Его крупные зеркальные шарики простучали по веткам, стволам, листьям лопухов. Везде от земли потянулся лёгкий волнистый парок, запахло мокрой хвоей, прелыми листьями. А дождь уже проскочил и нёсся лесным шумом по дубняку, защелкал по лиственницам и продолжал косо лететь между стволов, освещённых солнцем. Но вот и там на минуту всё нахмурилось и потемнело. И снова по всему лесу уже солнышко, а в каплях росы всюду, будто алмазная россыпь, засверкали тысячи радужных искр. Опомнились в травах кузнечики, осы в кустах и дуплах, и все поляны в лесу наполнились шевелением, прелью и зудом.