Эта местность была известна как еврейская слободка, или Махалей Джигуру (еврейская улица), а евреи, там проживавшие, ее называли Жидовка, или Париж. Она состояла из покосившихся старых домов с наглухо закрытыми ставнями, сквозь которые даже в ночное время едва пробивался свет. На всей улице горел лишь один фонарь — не считая тех, что освещали путь КГБ. И то родители говорили маленьким еврейским детям, чтобы те разбили фонарь из рогатки, дабы посторонние не ходили по этой улице и не знали ее секретов. И ментам было там неуютно: трудно делать облавы.
До 80-х годов 20-го века эта улица не была заасфальтирована: евреи сами не позволяли по тем же причинам. Когда осенью начиналась непогода, перепрыгивать можно было по камушкам, и так до самой весны. И ментовские уазики «бобики» не успевали быстро подъехать в нужное место и провести там облаву.
Зато когда облавы совпадали с хорошей погодой, они были весьма занимательны. Появлялась машина «скорой помощи», а то и две. Проведя визуальную разведку через бинокли с крыши здания МВД и других мест, и даже с паркового колеса обозрения, и видя кучки собравшихся вместе курителей анаши и игроков в джа, бейбут, альчики, секу, очко и т. д., из машины «скорой помощи» вдруг выскакивали в белых халатах здоровенные опера. А из-за углов — неизвестно откуда взявшиеся менты, — кто работая под бомжа, кто — под студента (на параллельной улице находился университет). Резво налетая на группы, они старались, чтобы их жертвы не скинули деньги, оружие или наркотики.
В такие моменты часто можно было видеть, как по реке Сунже, омывавшей эту улицу и отделявшей ее от парка Кирова, некоторые грозненские босяки вплавь уходили от преследования, а по Сунже плыли чемоданы, полные анаши (марихуаны), гашиша.
Во многих домах были катраны, называемые в Грозном «майданы», то есть места, где «катали» в карты и другие азартные игры. Содержатели притонов существовали за счет процента с выигрыша. В эти дома можно было зайти после закрытия магазинов и ресторанов, выпить бутылку водки и закусить, а то и «снять» женщину. Имена бандерш и барыг — двух родственниц тети Хани и старенькой бабы Розы, о которой когда-то слагались песни («…зайду с мороза, забьет косяк мне Роза…»); Соломона, Руйноя, Гриши — были известны на весь Советский Союз, а заправляли ими самые авторитетные — Шурик Ашуров (по кличке Хули, у горских евреев — «бешеный», так названный за его нрав, потому что убил своего же двоюрного брата, когда тот стал на зоне работать на ментов) и Леня. Насколько известно, уехавший Шурик и нынче занимается в Израиле мафией, взимая дань с таксистов аэропорта Бен-Гурион.
А живший «на Париже» Гаррик, великолепно игравший на музыкальных инструментах и пользовавшийся успехом на чеченских и других национальных свадьбах, был заядлым курителем анаши, и как-то под кайфом поведал занятную историю о еврейских похоронах. У местечковых евреев своеобразный жаргон, и слова подрифмовываются. Однажды кто-то из уважаемый евреев, страдавший от зубной боли, обглотался по совету сочувствующих тем, что впоследствии сам он назвал «охуи…льно-усыпительным», и отключился. Все подумали, будто он умер. Женщины рвали волосы, валявшиеся аж на улице. Все оплакивали кончину доблестного Адона. Понесли его хоронить. А когда переходили по мосту через Сунжу около кинотеатра «Космос», кто-то из оркестрантов вдруг взял выше ноту, чем следует, — элементарно сфальшивил. Покойник не вынес такого надругательства над музыкой и почему-то проснулся. Его несущие со страху бросили тело, а уважаемый мертвый спросонья, после таблеток, безуспешно пытался понять, озираясь, что здесь вообще происходит. Осознав, он стал страшно ругаться; кто — кричал, а кто-то смеялся, и он с ними вместе. Эти похороны были отпразднованы веселым застольем на улице и встречей соседа «из потустороннего мира».
…В тех притонах никогда не спрашивали ваш паспорт и в розыске вы или нет. Плати деньги — живи. Только будь осторожен и не наведи ментов. А если нужно оружие или куда-то сдать краденое, то тебе устроят и это.
У тети Хани в одном из домиков жил освободившийся тогда с «малолетки», а впоследствии ставший известным вором в законе, Султан Даудов, со своей женой — карманницей Розкой Сатабаевой. Позже он был убит в Балашихе.
Всесоюзного масштаба воров в законе было тогда только двое. Вася «Бриллиант» (настоящее имя — Владимир Бабочкин) — и Вася «Бузулуцкий». Второй был родом из Грозного и жил по улице Павла Мусорова, около остановки «Почта», разбомбленной позже войной.
Вася (а точней, его мама, так как сам он редко бывал на свободе) жил в одноэтажном покосившемся домике. Из старых воров-грозненцев были известны Рубик, Князь (Руслан Гайсанов, умерший в «крытой» Владимирской тюрьме), Эмиди «Старый». А молодой — Хусейн Слепой (Ахмадов) — был намного юней их, и вором стал в 1985-м году на Пятигорской «Белой Лебеди», где курд Джамал (Тбилисский) специально «загрузил» его воровским именем, чтобы 18-летний Хусейн пришел в зону (он подымался туда на взросляк с Георгиевской «спецмалолетки») и там «остановить» Гому, который пришел с Вологодской «крытой», назвавшись вором, и имел с Джамалом конфликт.
Хусейн пришел на зону в Наур, в мой 14-й отряд. Через полгода он освободился, а еще через годы виделись мы на воле.
Как-то раз шел я от университета по Интернациональной улице и на углу Краеведческого музея увидел стоявших там и что-то оживленно обсуждавших Робика и Князя. Последний имел вид завсклада (хотя основная его профессия была — карманник, щипач) и держал на руке барсетку. Мне было всего года 23, и те люди под 50 были мне любопытны: они рассказывали о ГУЛАГе, «сучьей войне», когда по заданию НКВД была спланирована война, и бывшие воры (начавшие работать на администрацию и Главное управление НКВД «суки») тогда перебрасовались даже на вертолетах из зоны на зону, — такие, как широко известные Ваха Джабраилов и Саня Пивоваров, — и убивали (сжигали на кострах) воров в законе. Последние раньше жили отдельно воровскими бараками. У Вахи Джабраилова была в зоне рассечена топором голова, и умирал он на поселке Калинина в сильнейших мучениях от головных болей. Разговор как раз шел об этом.
Затем стали ругать молодежь, как и свойственно старикам. Мол нет никаких понятий, молодежь несознательная. Дела делают (кражи и прочее), в куражах закрывают рестораны и веселятся по Северному Кавказу, на Черном море, в Москве, угощают девиц, а внимания бедолагам, терпигорцам, которые находятся в заключении, не уделяют. Сами ж попадут туда и прочувствуют, что такое неволя, каково находиться без грева. Нет чтобы сделали деньги, купили сигареты, чай, наркотики, водку и загнали бы все это в зону.
Вдруг что-то в их лицах изменилось. Пропала былая вальяжность, чрезмерная уверенность. Тон разговора стал ниже. Тут я увидел идущего в нашу сторону невысокого мужичка в коричневом костюме в полоску, с рыжими волосами, зачесанными назад. На вид — пролетарий завода «Красный молот», трудяга. Подошедший обратился с позиции старшего брата: «Ну чего стоите? О чем речь?». Князь и Рубик, слегка запинаясь, взялись объяснять:
— Да, Вась, понимаешь… Молодежь пошла ныне не та: отмороженная, не греет…
— А вы-то знаете, чего делать?
— Конечно!
— Ну идите и делайте, — сказал им Вася. — Кому надо, тот подтянется. Кто выбрал этот путь. А нет — так у него и жизнь другая.
«Мужичок» обратился ко мне: — А ты что с ними стоишь?
— Да вот интересно, слушаю воров.
На это он совсем просто ответил:
- Ну я ж тоже вор.
Так и произошло мое знакомство с известным всесоюзным вором в законе Васей Бузулуцким, позже убитым ФСБ в Питере, в больнице для заключенных Гааза.
После знакомства мы все вчетвером поехали к нему домой, где мать угостила нас чаем. Вася рассказывал: мать бранится и волнуется, что, засыпая, он держит руки скрещенными на груди, будто покойник. На груди у него с молодости была наколотая «портачка» — оскал барса — в знак презрения к властям.