Идите и посмотрите новый спектакль, красноярцы! Такого русского, такого озорного спектакля давно в наших театрах не было. Театр набирает сценическую культуру и творческую высоту. Может быть, его со временем потянет на дерзость и по плечу ему сделается ставить и Островского, и Сухово- Кобылина, и Горького, и Чехова - все же без драматургии этих товарищей как-то совершенно русский театр не смотрится, и не движется он к своему народу и зрителю на полное сближение.
И еще, вошел я в зал нашего театра и снова ахнул - нет занавеса! Нет того, без чего, говорил покойный Грибов, "исчезает таинство театра". В красноярском театре вроде бы даже и признаки-то занавеса исчезли. Да что же, его пропили иль на портянки растащили, занавес-то?! Или не дает покоя новоявленная мода? Но в уважающих себя старых театрах - в Малом, в том же БДТ, в Вене, видел я, занавес на месте, за ним творится чудо, которого все люди ждут и не устают ждать, хотя бы в театре.
1996
Пред алтарем
Из незаконченной статьи
Глубокочтимый мною высокопрофессиональный певец Евгений Нестеренко, учившийся вокальному искусству, будучи студентом двух вузов и прорабом на стройке (на нашей стройке!) - на моих глазах, в Вена-опере (в Большой-то не вдруг попадешь!), оживил закованную в латы, навеки, казалось мне, окаменелую роль Дона-Карлоса, которую сотрясти и заставить "жить" на сцене не могла даже Великая музыка и полная драматизма внутренняя напряженность роли. Нестеренко не только пел роль, но и много, даже легко, двигался, будто век был королем или жил при дворе и видел, как ходят, каких манер придерживаются повелители в моменты радости и печали, во дни придворных козней, страшных бурь, войн и страданий влюбленных, смертоубийств, скрытых за мрачными, тяжкими стенами замков, откуда ни стона, ни смеха не донесется никогда...
Не дело слушателя и зрителя доискиваться того, как и почему удалось достигнуть того или иного, добраться до тайны, дело зрителя и слушателя сопереживать, радоваться, плакать, смеяться, иногда и рыдать, а потом уж, Бог даст, из всего этого что-то и получится, может, даже путний и добрый зритель и слушатель получится...
А какой ценой? Каким путем? Какими трудами и поисками? И это постепенно придет, и этому научишься.
Вот недавно Е. Нестеренко признался, что финальную сцену в "Борисе Годунове" он начал понимать и проводить в последнее время несколько по-иному, потому что на себе испытал сердечные приступы.
Велика цена большого искусства! Велики муки того счастья, какими оно дается, и велик труд, каким он достигается. Вот это надо бы знать каждому зрителю и слушателю.
Серьезна, могуча и беспредельно обаятельна, как-то по-царски величественна, по-русски подобранная на сцене Елена Образцова. Вот она поет, наверное, с консерватории разученную и любимую арию из оперы Масканьи "Сельская честь", поет блистательно, как всегда, вдохновенно, высоко, тревожно. Поет в Японии, и японское телевидение снимает ее.
Дотошный народ - японцы! Им мало снять, как пела гостья, как гремел овациями зал и забрасывал, задаривал цветами солистку, - они проводили с камерой ее за кулисы. Только что белозубо улыбающаяся, бесконечно, однако, с достоинством раскланивающаяся певица по мере удаления со сцены как-то погасала, вроде бы распускалась душой и телом - видно-то со спины! Но вот уже за кулисами она поискала что-то глазами, нашла свою чашечку недопитого чая и отпила глоточек, не забыв подставить под чашечку ладонь (в гостях же! Да еще у японцев - никогда об этом не забудет хорошо воспитанный человек, что он в гостях, что за ним следят, и помнить все это он должен без напряжения, без показухи, интуитивно). И вот, отпив глоточек чая, могучая-то, всегда мне казалось, неутомимая и неустрашимая, знаменитейшая, способная, говорят, из Большого театра, после смертельнотяжелой да и давящей, наверное, партии графини переехать недалеко и во Дворце Съездов, как ни в чем не бывало петь удалую, зажигательную "Хабанеру", певица эта, отпив из чашечки глоток, выдохнула: "0-о-о-ох!".
Певица пошла на повторный поклон, вновь блистая белью зубов, всем своим видом показывая, что петь для нее - никакая не работа и не перенапряжение, при котором сгорает сердце и нервы натягиваются раскаленными проводами, - петь для нее одно удовольствие, а уж петь для сегодняшней публики - и подавно, ибо она слышит ее восторг и любовь, нигде в мире она не видывала и не слыхивала таких восторгов...
Я боготворю Гоголя - как хорошо о нем написано на юбилейных почтовых конвертах, выпущенных к юбилею: "Н. В. Гоголь - русский писатель" - браво! Браво! Это равно надписи, придуманной Великим русским поэтом Державиным на могилу Великого русского полководца: "Здесь лежит Суворов".
Только, полагаю я, над подписью к Гоголю никто ничего не думал, просто на конверте больше не вмещалось букв, да и думать нам некогда...
Так вот, было произведение у Гоголя, которое я считал недостойным его пера, досадовал, что оно "к нему попало", - очень уж самодеятельно, примитивно - это "Женитьба".
И вот я на спектакле "Женитьба", в театре на Малой Бронной, хохочу, подпрыгиваю, слезы восторга застят мне глаза...
"Э-э, батенька! - ловлю я себя на "унутреннюю" удочку. - Что ж ты это в телячий восторг впал? Произведеньице-то..."
Нет, Гоголь не мог написать "произведеньице", да еще и "самодеятельное". Это мой читательский вкус и уровень были не выше самодеятельных, и спектакли по "Женитьбе", которые мне доводилось видеть прежде, видать, были поставлены и сыграны людьми, мыслящими на моем тогдашнем уровне и Гоголя воспринимавшие на уровне самодеятельности.
Гоголевская "простота и вседоступность" ей-богу коварней воровства, она очень опасна для поверхностного и беглого чтения, что с блеском и доказала наша школа, преподнося этого гения из гениев, ухаря из ухарей наряду с "другими классиками". Но он не встает ни в какой ряд, ни с какими, в том числе и с нашими, величайшими классиками - он сам по себе и все тут!
Если великая русская литература состоит из множества разных и замечательных книг, то гоголевские "Мертвые души" - это целая литература! В одной книге - литература! И, между прочим, по современным меркам современных наших размножившихся, как лягушки в зарастающем ряской пруду, романистов - не очень и толстая.