Гротескное изображение барина и попа позволяет представить их действующими лицами таких ситуаций, которые невозможны в действительности. Так, сказочная фантастика становится средством выявления сущности отрицательных персонажей.
Социальная характеристика барина и попа создается сатирической заостренностью классовых черт — паразитизма, жестокости, жадности[90]. При всем том показывается полное отчуждение их от общественных функций, что и делает их глупцами, позволяет барину попадаться на уловки сметливого мужика. Барин верит, что есть «теплый лес», что лошадей можно «высидеть» из тыквы, что овца может задрать волка.
Но наиболее остро народная сатира направлена на духовенство. Жадность попа не знает границ: за взятку он хоронит собаку, работников морит голодом, норовит отнять у бедняка последнюю корову, проповедуя: «Аще кто подарит своему духовному пастырю одну корову — тому бог воздаст по своей великой милости: та одна корова приведет за собой семеро»[91].
В этом плане характеристика барина и попа едина — и тот и другой выведены эксплуататорами. Не случайно в ряде сюжетов эти образы подменяют друг друга.
Столь же остро высмеиваются безграмотность и цинизм духовенства. Многие сказки построены как пародии на церковную службу. Безграмотный поп Пахом так служит обедню: «…взял большую книгу, кверху поднял: «Знаете ли, миряне, эту книгу?» — «Не знаем», — ответили ему. «Не знаете, так нечего и сказывать!» Второй раз и говорят: «Ну, ребята, как поп сделает так, скажем, что знаем». Опять взял большую книгу, кверху поднял: «Знаете ли, миряне, эту книгу?» — «Знаем». — «Ну, а знаете, так нечего и сказывать!»… Стали роптать прихожане. Ну, третью обедню стал служить… Поднял решето кверху и зачал распевать: «Тут дыра и тут дыра, тут дыра и тут дыра, тут дыра и тут дыра!» Потом и говорит: «Ну, дьячок, запирай двери на крючок, будем всю неделю служить!» Прихожане испугались, все из церкви и разбежались: испугались, что долго» (Сок., № 83).
В народе бытует множество сказок о любовных похождениях служителей церкви. Незадачливого попа-любовника сажают в погреб, прячут в сундук с сажей, бьют. Рассматривая смех в фольклоре как орудие сатиры, В. Я. Пропп объясняет, почему большинство непристойных сказок связано с образом попа: «Это вызвано, конечно, ненавистью народа к духовенству, презрением к нему. Однако надо предположить, что ненависть к попам была не сильнее, чем ненависть, например, к помещикам. Однако сказки о ловеласах-помещиках или одураченных купцах далеко не так смешны, как соответствующие сказки о попах. По идее священник есть носитель каких-то очень высоких идеалов. Поэтому комическое уничтожение священника эффектнее, чем комическое уничтожение купца, чиновника или помещика»[92]. Таким образом, смех становится средством морального развенчивания, уничтожения противника.
Многие народные сказки направлены на разоблачение общечеловеческих пороков и недостатков. Лень, упрямство, глупость, невежество, супружеская неверность предстают как явления, глубоко чуждые мировоззрению и психологии трудового народа. По существу, в сказках и анекдотах о глупых людях, Иване-дураке, жене-спорщице и других, как и в волшебных сказках, раскрываются идеалы народа. Но если волшебная сказка судьбой своих героев утверждает эти идеалы, то бытовая сказка обращается к негативному изображению. Утверждение этических норм идет через острое высмеивание всего того, что противоречит нравственным убеждениям народа.
Прежние идеалы доброты, смирения отступают перед новыми воззрениями. Будучи социальна по своей природе, бытовая сказка в качестве героя выдвигает трудолюбивого и умного крестьянина, непримиримого ко всему, что мешает жить и работать.
Взглядами на жену как на приветливую хозяйку дома, помощницу в делах определена тематика многих сказок, высмеивающих ленивых, злых и нерадивых жен. Муж учит ленивую жену, заставив ее убедиться в собственной нерадивости. Нелепые ситуации, подстроенные мужем, делают ее смешной в глазах общества. «Вот одного молодого человека отец-мать женили. Вот они и живут в любви и согласии. Муж удивляется, все молодые бабы, кто шьет, кто прядет, а его жена — ничего, все на печке лежит-по-леживает. Кой-когда она пряла и напряла два клубочка по куриной головке и повесила на стенку». Муж притворяется мертвым. «Она и думает: «Чем накрыть-то? Холстины-то нету». Она сняла эти клубочки. Привязала за большой палец на ноге и давай мотать. За уши и за пальцы, за уши и за пальцы, за уши и за пальцы. Обмотала всего. Стоит и приговаривает: «Милый мой дружечка. На кого же ты похож-то?» А старуха стоит рядом, молится: «Да нулишь ты не видишь? На балалайку». Она постояла-постояла, вспомнила, у свекра был бредень, старый, худой. Она оторвала, отрезала, да накрыла его бреднем-то. Стоит да голосит над ним: «Милый мой дружечка. Да куда ты собрался, в какую дальнюю дороженьку?» Он как вскочит: «Да ты не видишь, рыбу ловить!» (Корол., стр. 298–300).
90