Выздоровел больной – и во врача создается вера, умер или не получил больной облегчения – и вера во врача пропадает.
Что же удивительного в том, если при подобных условиях наш крестьянин, по старой, протоптанной дорожки, идет нередко к своему старинному знакомому – знахарю, верить в которого он привык гораздо раньше, чем во врача?
Поэтому многие напрасно думают, что знахарство уже совсем отжило свое время, не имеет под собою почвы и, как система и профессия, не существует.
Знахарство – старое предание, но для многих мест нашего отечества оно все еще ново и ему приходится верить и теперь[53].
Обращение крестьянина к знахарю, с его точки зрения, во многих случаях, совершенно логично и последовательно. Раз известное заболевание произошло не по той или иной физической причине, а случилось от вмешательства нечистой силы, порчи, напуска по сердцам, глаза, слова и т. п., то и средства лечения должны соответствовать причинам заболевания и должны быть им равносильны: эта вера народа в существование каких-то таинственных сил, прекращающих болезни, есть лишь следствие его веры в такие же силы, которые производят болезни.
В основе этой веры и в существе знахарства лежит, таким образом, своего рода принцип: «similia simillibus curantur»[54].
Помимо этих основных условий, существуют и некоторые другие, частичные причины, поддерживающие знахарство в народе. Говоря о них, один из сотрудников, г-н Сахаров[55], обращает внимание на следующую сторону вопроса: «если, – говорит он, – знахари и не достигают прямой цели помочь больному, то они разными механическими действиями, употребляемыми при заговорах – поглаживаниями, постукиваниями и нашептываниями значительно успокаивают нервы больного. Известная обстановка и таинственность, запах каких-то трав, окуриванье – все это, так или иначе, действует на психическую сторону больного, и в особенности крестьянина, верующего и в силу чорта, и могущество колдуна. Достаточно больному крестьянину небольшого подъема духа, чтобы улучшение состояния болезни было приписано таинственной воле чародея. Многие деревенские знахари, начав свою профессию шарлатанством, настолько убедились в своей силе и вошли в роль, что даже под клятвой говорят, что они что-то знают. Естественно, что такая самоуверенность знахаря передается и больному. Как одно и то же лекарство, но прописанное различными докторами, способно оказать большую пользу в том случае, когда оно назначено доктором, внушающим к себе больше доверия, так и простая вода способна оказать чудеса при вере в знахаря.
Успех знахарей и бабок, – продолжает далее он, – я еще объясняю тем, что крестьяне очень любят поговорить про свою болезнь или, как они выражаются, – отвести душу». Между тем, врачи часто обрывают их на полуслове, не дав высказаться. Уходя от врача с лекарством, но в скверном настроении духа, крестьяне думают: «вот, путем и не расспросил меня, а тоже лекарство дал; должно больше, чтобы отвязаться». Если же при этом дано еще и безвкусное лекарство, тогда вера в доктора потеряна уже окончательно: «дал воды». Другое дело у знахарки. Знахарка постарается уверить его в большой пользе от ее лекарства и приведет много случаев исцеления при помощи его. От знахарки крестьянин возвращается в хорошем расположении духа, да притом и лекарство ее очень горько и имеет цвет, что, по мнению крестьян, очень важно. Это не то, что у доктора, лекарство которого и бесцветно, и безвкусно, да и порция почтенна у знахарки: по целой кружке пить приказала, а доктор только по ложке. «Вот снадобье, – говорил мне один сифилитик-крестьянин, лечившийся у знахарки, – как выпьешь – небо с овчинку покажется, так вомарёк и водит, места себе не найдешь, а доктор что? Даёт так, что ни то, ни се». Лекарство врача состояло из йодистого калия, а лекарство знахарки – из сулемы, квасцов и купороса».
Нельзя не согласиться с г. Сахаровым в том, что взаимного понимания гораздо больше между знахарем и крестьянином, чем между последним и врачом. Как бы ни был хорош врач и как бы сердечно не относился к крестьянину, он отдален от него и своим строем понятий, и всем складом жизни; он хоть и не чиновник, и не барин, все же для крестьянина чужой человек, не свой брат, как знахарь.
Заставляют крестьянина обращаться к знахарю и другие побуждения. Известно, что наш крестьянин, по натуре большой практик, очень не любит лежать в болезни, работает до последней возможности и, заболев, ищет средств вылечиться как можно скорее. Не имея даже приблизительного понятия о ходе физиологических процессов, и крепко веря, что против каждой болезни существует свое особенное лекарство, которое действует чуть ли не магически, и надо только уметь найти его, он часто идет к знахарю, в погоне за таким средством.
Г-жа С – ва[56] сообщает об одном типичном случае, где лечение больной, получившей тяжелые ожоги, из рук врача и г-жи С., делавшей больной перевязки, перешло к знахарке. Больная стала уже поправляться и успех лечения признавался и самой больной и ее семейными, но все они были недовольны медленностью лечения и стали поговаривать, что если все тем же пользовать больную, так она, пожалуй, и через месяц не выздоровеет.
«– Есть другие средства, что скорее помогают, – заявляют они.
– Какие же это средства?
– Да мы того не знаем, а да бают, что ожог скорее проходит коли его другим чем полечить. Вон, в Салтыках есть женщина: она хошь и не очень старая, а знает всякие средства, от всяких болестей, а от ожогов человек пятнадцать уж пользовала.
– Ну, хоть она и знает всякие средства, а все не больше доктора.
– Ни, матушка! Доктора-то больше над больными валандаются. Коли их слушать, так и сама-то заморишься, за больными ходючи, да и снадобья-то их не больно способно потреблять.
«Приехав на другой день, – продолжает рассказчица, – я нашла в хате больной нестарую еще бабу с хитрым лицом; она что-то старательно терла и месила в грязной, сальной черепушке».
– Ну, что Матрёна, как себя чувствуешь?
– Слава Тебе Создателю, матушка, много легче стало.
– Теперь, сударыня, – вмешалась дочь больной, Дунька, – мы скоро и совсем вылечим мать. Вот, салтыковская бабочка пришла, берется за семь дней все раны заживить.
53
Этой веры в знахарство, судя по успехам Гачковского, барона Вревского и в последнее время Бадмаева в Петербурге, не лишена известная часть даже нашего образованного общества.