…Ее глаза были похожи на дождь и на дым одновременно. На миг ему показалось, что она забыла о том, что он рядом с ней в комнате.
— О чем ты думаешь сейчас? — резко спросил Пашкин, стремясь зафиксировать тот момент, когда она очнется от своих мыслей и осознает его вопрос. Он надеялся, что выражение глаз подскажет хоть что-то, выдаст Катьку. Но ничего в ее глазах не мелькнуло. Она по-прежнему смотрела в окно. А потом невзрачно произнесла:
— Я думаю о том, что наша с тобой дочь могла бы ходить в школу. Во второй класс.
— Я так и знал! — закричал Виктор. — Я так и знал, что когда-нибудь ты меня этим попрекнешь! И с чего ты взяла, что у нас была бы именно дочь?
Катя пожала плечами, затушила окурок.
— Просто знаю.
— Выдумки! Ты вспомни себя! В двадцать лет ты была сопливой девчонкой, какую тебе еще дочь? На что бы мы ее растили тогда? А жили бы где? Вместе с твоими родителями, с сестрой, мужем сестры, их двумя детьми и твоим братом Вадиком в придачу? Нет, ты реально посмотри на вещи, прежде чем из меня чудовище делать!
— Не кричи, пожалуйста, Вить. — Катя взяла чашки и ушла на кухню.
Пашкин от собственного бессилия бил правым кулаком левую ладонь. Нашла что вспомнить! Один раз на аборт сбегала и теперь машет этим фактом как флагом.
Другие вон то и дело бегают, и ничего. Да и потом — разве он бросил ее тогда? Испугался? Он и денег достал, и врача нашел, и под окнами сидел, покатам все происходило.
А петом уж предохранялся как следует. По крайней мерс у нее об этом голова никогда не болела.
Катя вернулась, поставила чашки на место, стала вытирать стол.
— Ты уж если решила от меня избавиться, так и скажи, — угрюмо пробурчал Пашкин, следя за ее движениями. — И нечего причины выкапывать.
Катя взглянула на него, что-то собираясь сказать, но передумала. Промолчала. У него вдруг мелькнула надежда. Возможно, дело просто в ее настроении. Вспомнила о том случае, и обида давнишняя сделала ее на миг такой отчужденной.
Он сделал над собой усилие и улыбнулся:
— Кать, давай поженимся как люди и родим ребенка. Долго, что ли?
— Мне больше нельзя иметь детей, — без эмоций ответила она. — Ты уже забыл, что у меня проблемы с почками? Мой поезд ушел, Витя.
И вдруг она как-то головой потрясла, будто стряхивая что-то ему невидимое, и попыталась улыбнуться. Улыбка вышла чужой, заимствованной с чьего-то лица. Катя добавила:
— Не бери в голову, это я так, к слову.
Ничего себе, пирожки с котятами: «Не бери в голову». Наговорила тут воз и маленькую тележку, а потом — «не бери в голову». Пашкин глубоко вздохнул. Как вести себя с новой Катей, он не знал.
— Ты не торопишься? — спросила она. Он машинально крутнул головой, а потом уже сообразил: она гонит его! Дает понять, что хочет остаться одна. Он все еще не верил. Сделал вид, что не понял се намеков.
— Это кстати, — чужим голосом добавила Катя. — Сейчас должны подъехать папа с Вадиком за телевизором. У них телевизор совсем сломался. Я им свой хочу отдать. Оставайся с нами ужинать.
Пашкин скрипнул зубами. Ага. Приятный вечерок в компании брата Вадика, который его, Пашкина, откровенно ненавидит и даже не пытается это скрыть. Ну уж нет. Такое развлечение не для него. Внутри у Пашкина все кипело. Эх, сейчас бы морду кому-нибудь набить!
Еще не решив, что же он предпримет в отношении своей любовницы, Пашкин сухо распрощался и вышел из общежития.
Глава 6
Анечке Кирилловой исполнилось двенадцать лет, и несмотря на свой нежный возраст, а может быть, благодаря ему она то и дело бывала влюблена. В настоящее время ее воображение занимал мальчик из параллельного класса, Саша Сурков.
Намеченная на сегодня ассамблея у них в школе приходилась как раз кстати — Саша тоже, как и Аня, занимался хореографией и вполне мог пригласить ее сегодня на танец. Их школа-комплекс — особенная. Кроме обычных предметов, ребята занимаются искусством: кто-то музыкой, кто-то театром, а некоторые — танцами. Анина мама всегда мечтала танцевать и потому записала дочь на танцы. Аня была не против. Она уже научилась танцевать вальс, мазурку, менуэт и второй раз должна была участвовать в ассамблее. Платье — настоящее, бальное — висело высоко на дверце шкафа, и Аня из любой точки комнаты могла любоваться его неземной красотой. Платье перешили из маминого свадебного, над ним неделю трудилась бабушка, ей помогала соседка. Когда Аня примеряла платье, оно плотно обхватывало талию. Пышные рукава закрывали острые плечи, а длинная, до пола юбка надежно прятала худые ноги с торчащими коленками и делала девочку похожей на принцессу.
Теперь Аня сидела перед зеркалом и накручивала волосы на электрощипцы. Занятие не из легких. Она уже умудрилась обжечь все пальцы на левой руке и прижгла лоб. Как оказалось, челка — это самое трудное. Из соседней комнаты раздавалось мерное бурчание брата и изредка — четкий и звонкий голос Виталькиной учительницы Эльвиры. Они учили таблицу умножения. Вот бы Эльвира посидела у них подольше, занимаясь с братом! Но — нет… Вот ее голос стал раздаваться ближе, учительница вышла в коридор, Виталька зашумел, устав от неподвижности. Сейчас он начнет виснуть на Эльвире и упрашивать ее поиграть с ним в настольный футбол. Но его просьбы, конечно же, оказывают обратное действие. Чем настойчивее упрашивает Виталька, тем холоднее Эльвира. Но брат никак не усвоит этот урок. Учительница тверда и непоколебима.
Виталька никак не может взять в толк, что, кроме него, у Эльвиры есть еще ученики. Он считает Эльвиру чуть ли не своей собственностью и даже не пытается запомнить ее труднопроизносимое отчество. Дня отложила электрощипцы и вышла в коридор.
— Эльвира Валерьевна, попейте с нами чаю, — вежливо предложила она.
— Спасибо, Анечка, в другой раз. Передай маме, что я довольна Виталиком. Стихи он выучил хорошо.
Аня кивнула. Виталька засмущался, как пятилетний ребенок, закривлялся, схватил сумку учительницы, лежавшую на стиральной машине, и вцепился в нее, как делал это обычно. Брат был почти одного роста с Эльвирой. Учительница сделала вид, что ничего не замечает, и посмотрела на Аню.
— Идешь на ассамблею?
— Да.
— Ваши хореографы просто энтузиасты, — похвалила Эльвира. — Ни в одной школе города нет такого. — И добавила: — Ты прекрасно выглядишь.
— А я? — встрял Виталька. — Я тебе нравлюсь?
Аня глянула на брата. Скорее всего он сейчас затеет свою обычную возню с сумкой. Всякий раз, когда Эльвира собирается уходить, он начинает эти дурацкие игры с ее вещами. Прошлый вторник она так и ушла без зонта. Мама потом бегала относить его и извиняться. Говорила, дескать, Виталька обожает Эльвиру и поэтому не хочет расставаться с ее вещами. Маме бывает неудобно за него. Бабушка же говорит, что учительница получает за это зарплату и прекрасно осведомлена, что ребенок болен.
Возможно, Эльвире не нравится поведение Витальки, но она этого не показывает и не перестает ходить к ним. А вот девочки…
— Виталька, сейчас же отдай сумку Эльвире Валерьевне, — твердо произнесла Аня и потянула брата за руку.
Учительница натянуто улыбалась.
— А пусть не уходит, пусть чай с нами пьет!
— Виталька!
Но брат уже принялся носиться с сумкой по комнате, перепрыгивая с кресла на кресло, на диван и снова на кресло.
Анино праздничное настроение покачнулось. Она с чувством стыда и полнейшего бессилия взглянула на учительницу.
— Эльвирочка, не уходи! — повторял Виталька, размахивая сумкой.
— Ты не опаздываешь? — поинтересовалась учительница у Ани, делая вид, что Виталькина выходка ее ничуть не смущает.
Не сказать, чтобы Аня очень уж обожала училку брата, но порой бывала очень признательна той за такт.
— Время еще есть, — отозвалась она. — За мной девочки зайдут.
— Тогда давай пить чай.
Аня повела Эльвиру на кухню. Не успела она налить в чайник воды, как в комнате что-то загремело, и раздался тонкий вой Витальки.