— Съесть чью-то голову — значит накликать беду, стать причиной несчастья, словом, накаркать, как у вас говорят. Ладно, Лена, давай спать, время уже позднее. Спать хочется.
Он солгал, спать ему не хотелось. Они долго лежали с закрытыми глазами, притворяясь спящими. Потом Елена приглушенно всхлипнула, Арсен в темноте нащупал ее глаза, ладонью вытер слезы. Она повернувшись, уткнулась ему в грудь и притихла.
…С каждым шагом идти становилось труднее, кувшин как будто стал вдвое тяжелее, а пройдено каких-то сто шагов. Надо было дождаться Гришика и вместе пойти за водой. Последние дни она так и делала: окончив занятия, они брали кувшин и шли к роднику. С Гришиком дорога казалась короче — они много болтали, часто останавливались отдохнуть, мальчик каждый раз помогал ей поднять кувшин на плечо или нес его сам. А сегодня она решила пойти одна, как делают все женщины в селе. «Нет, так я совсем выбьюсь из сил, надо немножко отдохнуть. А поднять… ну, подожду, пока кто-нибудь встретится, попрошу помочь…»
Она остановилась, опустила кувшин на землю и сразу почувствовала такую легкость во всем теле, что, кажется, взмахни рукой — взлетишь! «Нелегко все же приходится здешним женщинам, — подумала она, ища глазами, где бы присесть. — Отец правду сказал тогда — в горах легко не бывает… Как-то он там, общительный затворник? Надо как-нибудь уговорить Арсена съездить к ним…»
Снизу донесся стрекот мотоцикла. Елена обернулась и увидела Рубена Григоряна. Поравнявшись с ней, он остановил мотоцикл и сказал, сдержанно улыбаясь:
— Устали?
— Немножко, — откликнулась Елена.
— Это с непривычки. Потом привыкнете и не станете замечать.
Он слез с сиденья, молча взял кувшин и поставил его в коляску.
— Что вы делаете? — удивилась Елена.
— Садитесь. — Он похлопал по второму сиденью позади себя.
Елена ужаснулась:
— Что вы, Рубен, ни за что не сяду! Я еще не видела, чтобы на мотоцикле воду возили, ваши женщины меня засмеют!
— А для чего мотоцикл? У кого есть, тот все возит, и воду тоже. Садитесь, — повторил он, усевшись на переднее сиденье. — У Арсена тоже есть мотоцикл. Почему без дела стоит?
— Да его еще исправить надо.
— Садитесь, все равно мне по пути, в канцелярию еду.
Елена села, крепко ухватившись за скобу, чтобы не упасть, но не спуская глаз с кувшина. «А правда, так же проще, чем пешком в такую даль. Пристану к Арсену, чтобы научил меня мотоцикл водить! Только не станет он учить, скажет, грохнешься с какого-нибудь обрыва…»
— Ну как, легче? — крикнул Рубен, оборачиваясь назад.
— Легче, намного легче! — ответила Елена. — Только ведь надо мной потом смеяться будут, скажут, что я лентяйка.
Долго поговорить им не удалось, мотоцикл круто свернул с дороги и въехал во двор. Елена проворно соскочила с сиденья, одернула поднявшуюся при езде и без того коротенькую, по местным понятиям, юбку до колен, сняла кувшин и поставила на землю.
— Спасибо, Рубен, может, зайдете в дом, стаканчик чаю выпьете?
— Мне к директору надо.
Из дома вышел Мисак, остановился на веранде, затыкая за пояс пустой рукав.
— Рубен? К добру ли?
— Да вот, сноху твою привез. Еду сейчас по дороге и вижу: стоит возле Саакова дома, а рядом кувшин. Я и подумал, что утомилась, наверное, остановилась отдохнуть, а кувшин с непривычки поднять не может. Говорю ей: давай, мол, подвезу. Отказывается. Надо мной, говорит, ваши женщины смеяться будут! С трудом уговорил.
— Да хранит тебя Бог, — сказал Мисак. — Сколько раз я ей говорил, чтобы не ходила за водой, не ее это дело. Нет, не слушается. А для чего же, говорит, я тут нужна?
— Значит, добрым молоком вскормлена, — сказал Рубен, глядя вслед Елене, которая в это время вносила в кухню кувшин с водой. — Это по всему видно, дядя Мисак, — по разговору, поведению, по ее отношению к людям.
— Тут ничего не скажешь, — охотно поддержал старик. — Людям в сердце входит, как в свой дом. Воистину впрок ей пошло материнское молоко. — Он вдруг спохватился: — А почему мы здесь стоим? Разве у нас нет дома?
— Нет, дядя Мисак, мне в канцелярию надо. Дела. В другой раз зайду как-нибудь, посидим, потолкуем.
Он развернул мотоцикл и уехал. Мисак пошел было в дом, но услышал приглушенные голоса женщин и завернул в кухню. Елена стояла в дверях и, комкая ворот вязаной кофточки, пыталась что-то объяснить свекрови, но та, видно, и слушать не хотела — скорее всего, потому, что не понимала ее. Елена обернулась к вошедшему свекру.