— На твою они не зарятся, свою хотят. Однако, — Рябой огладил бороду, — нельзя давать. У нас мир с гишпанцами. Государь император велел — не задирать колонию… Так что в этот раз марунам хватит мяса.
Взамен — или ради доброго соседства, — маруны принесли невиданных мягких яблок, тающих во рту и таких вкусных, что Лиза была готова съесть их целую корзину.
Взошла серебряно-белая луна. Маруны удалились, завывая гимн своей небесной матери, на ходу кидая собакам куски тюленины.
— Эх, красиво. — Лиза глядела в море-океан, где по слабым волнам тянулась лунная дорожка. — Так бы и пошла по этой тропке, прямо к дому…
— Два, — сказал Топорок, стоявший в стороне.
— Что — два?
— Так говорить у нас. Один этот путь не ходить, только два рядом.
— Ты о чём это?
— Я смотреть лес. — Ермолай словно не слышал вопроса. — Тут зверь леса, слышу, ходит. Хочу убить. День — один зверь, ночь — другой.
— Смотри, маруна по ошибке не убей.
— Марун я узнать, как он ходит.
Из бамбуковой времянки Ермолай вышел с луком и стрелами, в безрукавке, заткнув за пояс нож и пару своих тёзок — малых, будто игрушечных топориков.
— Опять без порток! Сколько учить тебя жить по-русски…
Он улыбнулся:
— Так привык. Портки тесно.
Лиза убралась спать, сердясь на своенравного кумарина. Казалось, ну совсем друг дружку понимали, а едва стемнеет — он опять, словно пёс насторожён. Какого зверя ищет? жирнее прогонистой дикой свиньи тут никого…
К полуночи Лиса Патрикеевна убедилась, что звери здесь водятся, причём очень опасные. Немного мельче и смуглявее кумар, но покрупней марунов и такие же черноволосые. Ещё эти звери носили платье из тонкой холстины, обувку, ножи и пистоли за поясами, а руководил ими кабальеро, гибкий и блестящий будто клинок толедской стали.
Впрочем, такие подробности она сумела разглядеть, лишь когда у неё с головы сняли мешок. Уже розовело утро. Голова кружилась, как от удара. Раскосые, стоявшие по сторонам, глядели настороженно и деревянно, будто языческие идолы.
— Прошу прощения, сеньорита, что я так неожиданно вас пригласил. — Кабальеро отвесил помятой Лисе церемонный поклон. Он понятно изъяснялся по-русски, только с особым выговором. — Позвольте представиться — дон Лукас Мирадор-и-Аламеда, барон де Вивер. Извините моих слуг. Что поделать! И вы, и я — мы находимся на Лехапуа неофициально. Ваши казаки, которые привезли марунам оружие — тоже. Вооружать туземцев — незаконно. Если вас не устраивает моё общество, вы можете меня покинуть… сразу, как только пакетбот уйдёт из этих вод — вместе с ружьями и боеприпасами.
— Елизавета, — кое-как назвалась Лиса. У неё шумело в ушах, язык вязнул во рту, а земля порой покачивалась под ногами. Зелье, которое она вдохнула, ещё не выветрилось из головы.
— Элизабета, чудесно. Вы грамотны?
— Нет, — твёрдо соврала она.
— Позвольте взглянуть на ваши руки.
Осмотр не принёс результатов. Ни колец, ни перстней, одни следы от верёвок.
— Я в неловком положении, — признался дон Лукас. — Прошу великодушно простить, но я могу предложить вам лишь вещи из своего гардероба. Спальная рубашка — вам она будет как туника, — сорочка, esparteñas,[2] а также — пардон! — панталоны для верховой езды. Верхнюю юбку вам сошьют к обеду, но за её изящество я не ручаюсь. Портные из моих головорезов никудышные…
— Мне подарки не нужны! — Отдышавшись после путешествия в мешке, Лиза стала смелей.
— Поверьте, они вам понадобятся. Вместо письма я вынужден послать русским ваше платье, поэтому… — Он обратился к филиппинцам по-испански: — Поставьте для сеньориты вторую палатку. Две женщины будут ей прислуживать.
Лиза успела поднять крик и наговорить кабальеро много обидных слов, прежде чем он объяснил, что не замышляет ничего в ущерб её чести.
Уединившись со служанками в палатке, Лиса угомонилась и стала с любопытством рыться в тряпках дона.
«Что за ткани! какое тонкое кружево!.. Сразу видно — барон, hijo de algo.[3] Как же мне удрать?.. Косоглазых много — поди, и ночью стерегут. Надо разговорить дона — неужто не поддастся?»
При всей обиде за похищение Лиса не питала большой ненависти к дону. Он был молод и статен, хорош собою, знал изящные манеры. Медовый загар дивно шёл светлому и гладкому от природы лицу, а чёрные усы и локоны делали кабальеро почти неотразимым.
— Дон Лукас звать вас обед, — передала служанка.
«Ну, я блесну!» — решила Лизавета, выбрав сорочку и длинную — до пят, — спальную рубашку из льняного муслина, ловко подпоясав её чёрным шёлковым шарфом-фахой. Филиппинки заахали, засуетились вокруг: «Мантилья, мантилья».