Захарка впервые смотрел на Иоганна без малейшей тени недоверия — напротив, его карий глаз лучился восхищением.
— Вы… в армию вступили?
— Увы, Захария, я не могу присягать императору Николаю, ибо принадлежу к другому государству. Но ваше начальство разрешило мне служить по доброй воле, как волонтёру. Завтра я иду с отрядом на Ерохин перевал.
— Вот, — сияла хозяйка Алёна, — а ты сомневался! Господин Смолер у нас молодец.
— Настоящее. — Стаха трогал стоящее в углу ружьё. — Со штыком, во как!..
— А почему на перевал? зачем из порта уходите? — тревожился Захар.
— На море происходит нечто странное. — Иоганн решил поделиться воинскими новостями. — Пароход и бриг ушли на зюйд и норд по берегам. Перед этим они пересаживали солдат с корабля на корабль…
— Я тоже пойду, — обратился Захар к Алёне. Та сердито взмахнула руками:
— Ещё чего выдумал! Чай, не солдатский сын, тебе приказу не было! Сиди тут. Хочешь, чтобы дом без мужика остался?
— Это моя дорога. — Захарка набычился. — Я должен быть…
— В той стороне твоё селение? — полюбопытствовал немец.
— Молчал бы! — в сердцах обозлилась Алёна. Но юный тетенец упрямо твердил своё:
— Я — Ерохин, перевал — Ерохин. Там дорога в небо. Эруахин, она зовётся… это старый бог солнца. Нельзя чужому там ходить. Иначе грех будет…
— А, скажем, я — мне можно? — спросил Иоганн.
— Вы теперь свой.
Алёна еле уняла приёмыша с его бурчанием, уложила Захара и Стаху спать.
Дальше её разговор с Иоганном шёл тихо — и далеко, далеко, до утра.
От седловины Ерохина перевала дорога шла на север. Святск виделся словно игрушечный город — мозаика домов вокруг серой твердыни форта, а дальше — синева бухты. В голубизне над головой — ни облачка.
Иоганн оглядывался, наслаждаясь дивной и прозрачной панорамой.
«Прекрасное место! поистине священное… Дорога в небо открыта, осталось вступить на неё».
Утро заливало позолотой горы и леса, на высоте дышалось свободно; голоса разносились далеко и звонко:
— Не, англичанка сюда не пойдёт! Как им пройти?
— Откуда им знать, что дорога перекопана? Сдуру и попрут.
— Батарею бы настоящую врыть, не кое-как. И пушек не две, а четыре поставить.
— Верно, Сеня, инженер-поручик позабыл тебя спросить.
— Эй, немецкий! Тебя как звать?
— Называйте Иваном, — отозвался Иоганн, наблюдая за идущей вдаль белой дорогой. — Это будет точный перевод.
— Правда, что у англичанки под короной — рога?
— Королеву Викторию я лично не видел, только на гравюре и дагерротипе. Никаких рогов не замечал.
— Есть рога, — уверенно говорил здоровяк Сеня. — Чистая сатана.
— А, вон и подмога бежит! Захар, чего принёс? вали к нам!
— Это еда. — Запыхавшийся Захарка подал бойцам корзину. Рогатина, естественно, была при нём.
— Захария, ответь честно — тебе разрешили пойти сюда или ты ушёл самовольно?
— Иду-у-ут! — прокричал издали всадник, пыливший по белой дороге. Бойцы зашевелились, загудели; корзина вмиг была опустошена.
— Я останусь. — Захарка упёр древко рогатины в землю; карий глаз его смотрел твёрдо.
— Ваше благородие, — обратили внимание лейтенанта Гаврилова на нового бойца, — малый тетен к нам прибился. Гнать его?
Офицер смерил паренька взглядом:
— Охотник?
— Так точно, ваше благородие.
— Становись на левый фланг. Вперёд не лезь, держись между штыками. Ну! — Гаврилов огляделся, озирая обращённые к нему суровые, охваченные жаром и страхом лица. — Братцы, вот наше утро. Позади склон; отступать — перебьют. Впереди склон — нам подспорье. После залпа ударим с разбега в штыки, на «ура», а дальше — как Бог даст. Всем ждать команды! Комендоры, стрелки — до команды ни звука.
Красные мундиры англичан приближались как шествие жирных муравьёв. Иоганна охватил трепет: «Их гораздо больше!»
Рядом Захар тискал пальцами рогатину и шептал что-то на тетенском языке. Должно быть, молился старым богам.
«Дорога в небеса… Странное место мы выбрали для обороны. Словно взошли на алтарь. Здесь должна пролиться кровь. Кто-то станет жрецом, кто-то — жертвой. Всё решит жребий. Я готов метнуть его? Да».
Сзади, издалека, раздались пушечные выстрелы. Привставая, бойцы глядели на город — там, по синему шёлку бухты, к порту приближались фрегаты, рассылая бомбы по береговым батареям. Стоящий на якорях «Аскольд» отвечал им частой пальбой; вдобавок, вели огонь и батареи порта.
Иоганн увидел разрывы бомб среди городских улиц. Местами заполыхали пожары.
«Боже, что там сейчас творится?!»
— Назад не смотреть! — заорал Гаврилов. — Батарея — то-о-овсь!
Английский строй несколько смешался, заслышав голос от седловины, но упорно продолжал маршировать к перевалу.
— Пли!
Две картечных гранаты лопнули, разрывая строй красных мундиров; следом грянул нестройный залп, выбивая англичан. Лейтенант вскочил:
— Ребята, за мной! в атаку! Ур-р-аа!!
Защитники перевала поднялись и ринулись в штыки, со склона вниз.
Как следовало, Иоганн выбрал своей мишенью офицера — и попал, без сомнений. Теперь не оплошать бы в штыковой — этот вид боя был ему в новинку.
С неистовым криком он мчался вперёд, слыша выстрелы штуцеров, не думая о летящих навстречу жгучих пулях. Сабля колотила по ногам.
Мельком бросил взгляд вправо — Захарка бежал, держась чуть позади.
«Что я скажу Елене, если мальчика убьют?»
Бегущие падали под огнём англичан, но Гаврилов с расчётом выбрал момент залпа и атаки, чтобы быстро войти в столкновение с противником.
Красный мундир механическим, заученным движением попытался отбить штык Иоганна в сторону. У этнографа сработал навык фехтовальщика — он уклонился и мгновенно нанёс смертельный колющий удар.
Прежде он не убивал. Ощущение штыка, входящего в живое тело, передалось ему по ружью как электрический разряд — ах! плоть, кость, податливая мягкость внутри.
Рывок назад — штык выдернут, хлынула кровь. Англичанин округлил глаза, схватился рукой за грудь, вздохнул — и рухнул.
«Он не ждал такого от штатского», — Иоганн вспомнил, что дерётся в своём тёмном сюртуке.
Промедление едва не стоило ему жизни — другой красный мундир, свирепо оскалив зубы, направил штык в бок Иоганну, но тут вмешался Захарка. Тык — ах! — и враг насажен на рогатину.
— Смерть! — закричал паренёк так яростно, что Иоганна вздёрнуло.
— Смерть! — повторил он клич, орудуя штыком направо и налево. Другие тоже возбудились этим воплем. На склоне зазвучало громче и громче: «Смерть! Смерть!»
Бешенство, с которым пёстрый отряд Гаврилова ударил на врага, обескуражило англичан и привело их в смятение. Даже сознание численного превосходства не могло вернуть им уверенности.
Строй красных мундиров заколебался и — попятился, уступая натиску русских.
Штык сломался — эх, плохая сталь! Иоганн выхватил револьвер. Ни одна пуля не пропала даром. Затем он обнажил саблю, рассмеялся — «О, какой восторг!» — и скрестил её с клинком английского офицера.
— Вы плохо фехтуете! — бросил он тому в лицо. — Сдавайтесь, пока живы!
Тот оказался гордым малым и бился, пока не упал, обливаясь кровью.
Последней каплей стал дикий крик, раздавшийся из круговерти общей схватки:
— Каза-а-аки!
Услышав это, англичане потеряли всякое самообладание и обратились в паническое бегство. Им чудилось, что по следу их летят дьявольские всадники, готовые колоть пиками и топтать копытами.
Страх охватил и рядовых, и офицеров. О том, какие чувства владели незадачливым десантом, можно судить по позднейшим записям из офицерских дневников: « Нас атаковали силами трёх полных рот при поддержке казаков и артиллерии. Натиск врага был ужасен», « Мы едва успели вернуться к баркасам, спущенным с парохода, и грузились в чрезвычайной спешке, по грудь в воде, таща на плечах товарищей, издающих раздирающие душу стоны. Гребцов едва хватало на треть наличных вёсел… Орудия „Дракона“ грохотали, осыпая берег бомбами, чтобы отогнать русских».