— Живо назад, пожар тушить! — скомандовал Митяй и побежал к огню.
…В острожке Лиса бесцеремонно раздела и ощупала монаха, затем молвила:
— Бог любит пьяных, детей и безумных. Ты из каких будешь, преподобный? Все кости целы.
Подошёл батька Патрикей, темнее тучи:
— Сколько десятин леса пожёг сдуру!.. Мерная сосна… да провались ты! — Он в сердцах прибавил что-то по-гэльски, на русский язык не переводимое. — В Англии — видит бог! — ты бы с петлёй познакомился. А у меня в холодной посидишь. Кузнец! готовь цепи.
«Раззява, ротозей», — с брезгливой жалостью взглянула Лизавета на монаха. Жажда обожания угасла. Разве это мужчина?.. Нет на южных Переливах никого, достойного Лисы, равных отцу или Митяю. Разве что капитан Крузенштерн — но он уплыл в Японию, запасшись водой и провизией…
В доме тётушка Пелагея — комендантша на Ясачном острове, — выпив сладкой водки, с великим пыхом похвалялась тамошними промыслами:
— У нас — китовая ловля, морские бобры, коты… Ясак сдаём полной мерой, контора благодарит нас премного. Сами в промысел вклад имеем, до трёх тысяч рублёв.
— Славная добыча и великое приобретение, — поддакивал Патрик. — А не возьмёте ли у нас картошки, репы? Хорошо уродились капуста и лук. Цинга — ведь она не взирает. Плохо стать кухом от скверного питания…
— Так её, тётку Полю, — втихомолку хмыкал Митяй, пропахший пожаром. — Однако, погода нам в масть. Пора отплыть. Ночью буду грузить карабины в пакетбот.
— Вижу, далеко собрался.
— Согласно царскому приказу…
— Того приказа нет и не было, — грозно одёрнул отец, — ссылаться на него не смей. — Он отвёл Митяя от стола подальше. — В колонию без надобности не ходи, держись туземных вод. Заплывёшь — веди себя смирно, зря душ не губи. Испанцы нам соседи.
— Батюшка, да разве я…
— Я тебя знаю. И сестра с тобой вдобавок, береги её.
Отцовскую приязнь к католикам Митяй старался уважать. Прежняя вера — словно старая любовь.
— Ты, Митя, куда плывёшь? — ласково спросила тётушка.
— Тюленей бить и черепах. На этих… — Он вспомнил название, привезённое с юга Крузенштерном, — Алаинских Спорадах.
Алаина (полинез. « Земля вождей») — самые южные из о-вов Русской Океании; расположены между 29° и 33°7’ с.ш., 171°23’ и 176°11’ в.д. Площ. ок. 15,6 тыс. км2. Заселены в X–XI вв. менехуне (протополинезийцами), вытесненными с Гавайев. В 1785 г. испанцы захватили Ю-В часть А. (около 1/3 терр.), образовав колонию Алаина де лос Рейес.
У комендантского дома топтались погорелые кумаре, чьё селение монах пустил на ветер. Приняв рому и немного подобрев, Патрикей вышел к ним:
— Ну, что вам? Дам гвоздей, скоб и леса для стройки, а также солонины и муки. Всё отслужите в крепости, у поселенцев и на работах, где скажу. Сами виноваты — чем гривастого ловить, сразу бы огонь гасили.
— Светлый капитан, — поклонился вождь Большой Топор, — мы согласны. Позволь нам ставить большие русские дома. Их пламя не берёт…
«Пусть верят, — решил Патрикей про себя, — так лучше».
— Ставьте.
— …и назвать деревню — Тихоновка.
— Вот ещё! зачем?
— …и церковь преподобного Тихона в веригах.
— Какого чёрта?! — заорал Патрик с крыльца. — Он вам что — угодник?
— Мученик! — Пять духовных дочерей Пафнутия вскричали в один голос.
— Красного петуха святой!
— Всё-таки дозволь, — упорствовал широкоплечий вождь. — Кто зажигает, тот и гасит, так нам вера говорит. Пусть хранит нас от огня.
— Делайте, как знаете, — Патрик махнул рукой. Кумар переломить даже ирландцу не под силу.
Большой Топор вытолкнул вперёд сильного малого, одетого по моде здешних удальцов — повязка с бахромой на бёдрах, лисья безрукавка. Длинные светлые волосы свиты в косы, охвачены по лбу бисерной лентой. На шее рядом с крестом — орлатая медаль «Союзные России», положенная лишь вождям.
— Вот мой сын, его крестил Пафнутий. Он тебе отслужит за гвозди.
— Как звать?
— Ермалай, — сквозь зубы выдавил парень, блестя узкими тёмными глазами, — Топорок. Отец — Большой Топор. Я — малый.
Кумарского имени не назвал — вдруг комендант на него наколдует?
— Что раньше в гости не бывал?
— Он охотник. По берегу, в горах брал ясак для царя, — разъяснил Большой Топор. — Возьми его, светлый капитан.
«А, охотник! Или разбойник? То-то загорные кумаре плакались: „Из-за вершин приходят лиходеи, грабят“. Ладно; не пойман — не вор. Сходи-ка с Митяем в плаванье; поглядим, чего ты стоишь».
— Беру. Интендант! Выдать малому из магазина полотна на портки, кожи на сапоги, чулки и старый кафтан по росту. На русской службе босяков нет, ясно? Шапку сам справишь. Портному и чеботарю выплатишь из добычи…
…Тихон в оковах не унывал. Сладкоголосые русалки проникли к нему, напоив казака-караульного, принесли ягодной браги, каши и свинины. Монах утешал наследованных от Пафнутия духовных дочерей псалмами:
— На реках Вавилонских, тамо сидехом и плакахом…
Они всхлипывали от сострадания. Тихон звенел цепями:
— Бых яко нощный вран на нырище!
Кумарки перешёптывались:
— «Рвань на дырище»… О, как наш колдун-борода красиво говорит!
Много времени спустя раздражённый владыка в Иркутске писал:
«Нет в святцах преподобного Тихона в веригах! Следует переосвятить храм во имя Апостола Петра в веригах».
Но если ирландцу не дано кумар переупрямить, то куда уж там владыке.
В 1913 году в Тихоновку явился протоиерей с полицией, чтобы, наконец, исправить каноническое недоразумение, но жители все как один легли, окружив церковь сплошным живым ковром.
— Ах, вы бунтовать? Урядник!
Урядник — сын казака и кумарки, — сапогом загасил папиросу:
— Я по людям не пойду и приказа такого не дам. Тем более стрелять не стану. Кому хотите, батюшка, тому и жалуйтесь — хоть становому приставу, хоть исправнику.
Крамольная церковь стоит по сей день. Покосился сруб; выцвели, поседели от времени брёвна; пополз по трещинам сизый мох — но церковь цела. Крыша только сползла… или сняли её. Вокруг разор и нестроение: мрачные, будто брошенные дома, какие-то серые люди. Натруженные узловатые пальцы, остановившиеся взгляды. Живёт там человек триста кумар — все на учёте, как в Красной книге, забывшие язык и обычаи. Ходят в кирзе и ватниках, как все селяне от Калининграда до Чукотки. Кругом туберкулёз и зелёный змий.
Но… странное дело — за два века в Тихоновке не было ни одного пожара.
Лирическое отступление
Достаточно взглянуть на карту агроклиматических ресурсов мира, чтобы понять — нам китайцы не страшны.
Конечно, они могут скупить и вывезти всё ценное из азиатской части России, включая наших женщин (своих они массово передушили после внедрения дородовой УЗИ-диагностики). Но заселять зону с унылым названием «Холодно-умеренный подпояс» они не станут даже в том случае, если расплодятся до тесноты набитого автобуса.
Тайга и тундра не дадут им три обвальных урожая в год.
Уповать на глобальное потепление бессмысленно. Оно не отменит ни континентальный климат, ни жалкое худосочие почв. В Сибири выбор для хлебопашцев невелик — либо довольствоваться тем, что есть, либо тысячи лет ждать, когда подзол станет чернозёмом.
Тогда почему русские в конце XVI века ринулись в Сибирь?
Причина одна — драгоценные меха. Первопроходцев вёл, как выражались тогда, «соболиный хвост». В одном Ленском остроге царская доля — 10 % добычи, — за 1638–1641 гг. составила больше 12 500 соболей, а всего мехов из острога было вывезено на 200 000 рублей.
Для сравнения: подъёмные для семьи переселенцев составляли 20 руб… Семён Дежнев за каждый год тяжелейшей службы (напомним, он первым прошёл Берингов пролив, скитался 19 лет, потерял 9/10 отряда) получил 6,5 рублей, причём 2/3 суммы — сукном.