И на второй день не было Андрюхи. Просмотреть мы его не могли, потому что по очереди выходили к каждому составу. Вместе выходить было нельзя: займут место, тогда стой или садись на заплеванный, грязный пол. Галинка с таким радостным нетерпением встречала эшелоны и с такой тоской во взгляде провожала, что я стал сердиться на Андрюху. Что ж он не едет и не едет? Мы так тут с голоду помрем.
В третий день мы ели только рябину да пили воду из бачка. Особенно было нестерпимо переносить голод, когда рядом ели люди. Один дядька при нас умял чуть ли не полбуханки белого хлеба с настоящей колбасой.
— Может, отломить кусочек шанежки? — предложил я Галинке.
В глазах у Галинки стоял почти суеверный страх: нельзя, это Андрюше. Я придумал, что Андрюха не любит морковные пироги, хотя он ел всякие, только давай побольше, и Галинка согласилась разломить постряпушку. После этого я заснул.
Мне приснилось, что Андрюха приехал и страшно рассердился на нас из-за этого морковного пирога. Мне хотелось оправдаться перед ним и сказать, что он сам виноват, раз не приезжал четыре дня. Но, оказывается, это был не Андрюха, а железнодорожный милиционер, старый седобровый дядька. Он проверял документы и выгнал нас с вокзала, потому что у нас не было даже самой плохонькой справочки.
— Уходите, да побыстрее, пока для выяснения личности я не арестовал вас.
На улице мы изрядно промерзли. Стояла глухая ночь, и дул знобящий северный ветер.
— Наверное, он не приедет, — сказал я. — Ведь уж и срок прошел.
— Нет, что ты! Он должен приехать. Ведь он обещал, — не согласилась со мной Галинка. Она так верила в Андрюхино письмо, что ее невозможно было переубедить.
Когда милиционер ушел, мы снова пробрались в теплый и душный зал ожидания. Только теперь нам пришлось стоять, спрятавшись за печку-голландку. На улице у меня зуб на зуб не попадал, и Галинка вся посинела от холода. Ждать, конечно, было напрасно, но Галинку разве переубедишь? Ничего, побудем до утра, а там — домой.
Часа через четыре опять зашел седобровый милиционер и, увидев нас, поднял крик. Галинка вся покраснела от обиды, а мне было все равно, потому что до меня почти не доходил смысл его слов. «Это, наверное, с голодухи», — объяснил я себе.
Милиционер на этот раз не успокоился, пока не проводил нас за вокзал, где уж не было никаких построек и ветер гулял во всю волю.
— Дяденька, брат у нас на фронт мимо станции проезжает, его ждем, — сказала жалобно Галинка.
— Знаю я, «брат»! Смекаете тут, что плохо лежит. Еще раз увижу, арестую.
Самое лучшее было идти в Коробово, но Галинка, заслышав стук подходящего поезда, начала упрашивать меня подождать его прихода. Вдруг это Андрюшин. К вокзалу подойти нам было нельзя, и мы побежали к эшелону. Вернее, бежала Галинка, а я плелся за ней. Эшелон мы прошли почти полностью, спрашивая у красноармейцев, не едет ли с ними Андрей Коробов.
— Зачем тебе Коробов, черноглазая? — весело откликались военные. — Иди к нам, у нас Сундуков есть.
У последнего вагона вдруг произошло чудо — нас догнал запыхавшийся милиционер и закричал:
— Чего вы тут носитесь, на вокзале вас сержант ищет! Хорошо, что я заметил, куда вы побежали!
— Ой, дяденька, какой вы хороший! — пропела Галинка, хотя этого милиционера надо было обругать: он же сам нас выгнал с вокзала.
Через рельсы, слепящие глаза, шагал к нам навстречу Андрюха, совершенно не похожий на себя прежнего. Он был в шинели с ремнями, в каске. И шел он по-солдатски размахивая руками в такт шагам. Вид у него был озабоченный, серьезный. Галинка смотрела на него, как тогда у сосны, и Андрюха смотрел на нее не отрываясь, как тогда. А потом он обнял ее. Я отвернулся. Потом вспомнил, что мы сбили для Ефросиньи печь, и протянул Андрюхе торбочку с гостинцами. Он и меня обнял, и так мы стояли, пока не двинулись вагонные колеса. Под учащающийся их постук Андрюха говорил и говорил что-то Галинке, пока не подплыл последний вагон. Андрюха стиснул меня, поцеловал.
— Дедушке кланяйся! — крикнул он, прыгая на подножку.
Поезд ушел, и мы остались совсем одни среди сверкающих на восходящем солнце рельсов. Пока мы ждали Андрюху, казалось мне, что я ему о многом-многом расскажу. А я не успел ничего сказать, совсем ничего, только увидел его. Потом я подумал, что обо всем можно написать. А вот то, что он с Галинкой повстречался, — это самое главное. Ведь она любит его, а он ее. И сейчас они об этом еще раз сказали, теперь на душе у Андрюхи будет легче и светлее.
А Галинка вдруг повзрослела, прямо у меня на глазах. Она взяла меня за руку и повела через пути. Я руку вырвал. Что она ведет меня как маленького?